Зоологический магазин. Продажа аквариумов и корма. Четыре раза в месяц ко мне заходит молодой художник. Он покупает с десяток рыб и гордится тем, что позже выпускает их в реку. Он говорит, что дарит им свободу. Я понимаю, что рыбы мрут.
Когда мне было шесть лет, я брал в руки сачок и вылавливал рыбок из папиного аквариума. Затем шел в туалет и смывал их в унитазе. Мне казалось, что через канализацию рыбы попадают в большую воду. Двумя пощечинами папа объяснил, что это не так.
Каждое воскресенье я катаюсь по Филевской линии. Мне нравится, когда между «Киевской» и «Смоленской» поезд выезжает на метромост. Разглядывая Белый дом, я представляю, что вагоны сходят с рельс и падают в Москву-реку. Через стекло я смотрю на кладбище рыб.
Понедельник. С десятой попытки проталкиваюсь в вагон. Думаю о боге. Он должен вытащить кипятильник из моего аквариума. Мне надоело в этом вариться.
— Вы выходите?
— Да. — Я бы вышел за ней даже в Кузьминках. — Могу я вас проводить?
— Нет.
Иду за ней. Оборачивается.
— Преследуете?
— Я здесь работаю. Только я могу открыть магазин.
— Мне нужны рыбки…
— Чтобы выпустить их в реку?
— Как вы догадались? — на ее шее, чуть ниже уха, краска.
Ее голова, как поезд из Выхина, под завязку забита глупостями. Продаю рыб и закрываю кассу. С меня хватит. Иду в аптеку за снотворным.
Среда. Приходят вместе. Он и она. Просят рыб. Улыбаются. Целуются. Я выхожу из-за прилавка и начинаю избивать их. Сначала его, затем ее. Кровь, вода, осколки. Связываю и пичкаю снотворным. Загружаю в служебный микроавтобус и везу на набережную. Выбрасываю в реку. Пускай наслаждаются свободой.
По дороге домой, в метро, я дочитываю Зощенко:
Эйяфьядлайёкюдль
— Что у вас еще можно посмотреть?
— А что вы уже видели?
— Все…
— Сходите в музей…
За завтраком датчане рассказывают немцам, что аэропорт по-прежнему закрыт. Карантин продлили. Говорят, птицы сходят с ума. От счастья. Такого чистого и тихого неба они никогда не видели. Отменили около пяти тысяч рейсов. Сколько это продлится — никто не знает.
М. чихает, берет яблоко и возвращается в номер. Из восьми человек в лифте — шестеро в спортивной форме. Гости обживаются. Раз уж из Хельсинки не улететь — нужно держать себя в форме. М. никогда не бегал, но, глядя на потных и мокрых от дождя постояльцев, решает приобрести беговые кроссовки.
Шестой этаж гостиницы «Холидей Инн». На последнем номеров не было. Этот — лучший из возможных. В номере, как и на всем этаже, запрещено курить. Несмотря на это, М. закуривает. Пепел падает на ковер.
За окном привокзальная площадь. Справа почта, слева, соответственно, вокзал. Ряды припаркованных велосипедов и автобусы пригородного следования. У большого окна кресло и журнальный столик. На столике стакан. Стакан почти полон. Выходит, ночью он сделал всего несколько глотков. Вода теплая. М. тянется в мини-бар за бутылкой газировки, после чего включает телевизор. По немецким, французским и итальянским телеканалам показывают одно и то же — хвосты спящих самолетов. Европе обрезали крылья. По первому шведскому телеканалу диктор анонсирует программу передач. Интересно, думает М., у них до сих пор остались дикторы.
Около двенадцати часов М. спускается к рецепции. В Хельсинки придется пробыть еще как минимум сутки.
Это уже десятый визит М. в Хельсинки. О прогулках и изучении достопримечательностей не может идти и речи. М. бывает в Хельсинки чаще, чем в Киасма меняют экспозицию.
Душ съедает десять минут, полотенце три. Брюки, рубашка, ветровка… М, сидит на кровати и разглядывает буклет с подушечным меню. Гостиница предлагает своим клиентам подушки на любой вкус. Сон здесь действительно сладок, но М. высыпается за семь часов. В номер можно заказать сэндвичи и вино. Отбросив буклеты, М. ложится на кровать, но спустя мгновенье возвращается к прежней позе — потолок досконально изучен еще вчера.