Занавес

Трудно описать, что я перечувствовал и испытал в тот день. Потом, хорошенько все обдумав, я посчитал, что кое в чем виновата атмосфера самого Стайлза. Злые помыслы легко приходили здесь на ум. И к тому же у дома было не только зловещее прошлое, но и зловещее настоящее. Призрачная тень убийства и убийцы витала повсюду.

И почти наверняка, как я считал, убийцей был Аллертон, а Джудит в него влюбилась! Все было так невероятно… так чудовищно… и я не знал, что делать.

После ленча Бойд Кэррингтон отвел меня в сторону. Он немного помямлил перед тем, как перейти к делу. Наконец отрывисто заявил:

— Не подумайте, что я вмешиваюсь в ваши дела, но, думаю, вам следует поговорить со своей девочкой. Предупредите ее… а? Вы знаете, что из себя представляет этот Аллертон… плохая репутация, и она… э… ясно как божий день… она в него влюбилась.

Как легко бездетным такое говорить детям!

Предупредить ее? Будет ли прок? Не станет ли еще хуже?

Если бы только Синдерс была жива. Она бы знала, что сделать, что сказать.

Признаюсь, у меня возникло искушение попридержать язык и не говорить ничего. Но потом я подумал, что подобное поведение продиктовано трусостью и малодушием. Я просто увиливал от неприятной ситуации, которая может возникнуть в откровенном разговоре с Джудит. Видите ли, я побаивался свою красивую высокую дочь.

Я расхаживал взад и вперед по саду, все больше и больше возбуждаясь. Наконец, ноги привели меня к розарию, и там, так уж получилось, все решилось, ибо Джудит сидела на скамейке одна, и за всю жизнь я не видел выражения большего горя на лице женщины. Маска была сброшена. Остались лишь нерешительность и глубокое несчастье.

Я собрался с духом и подошел к ней. Она не замечала меня до тех пор, пока я не заговорил.

— Джудит, — сказал я. — Ради Бога, не переживай так.

Она поражение повернулась ко мне.

— Отец? Я тебя не заметила.

Я продолжил, зная, что результат будет роковым, если она ухитрится вернуть меня к нормальному повседневному разговору.

— О, мое дорогое дитя, не думай, что я не знаю, что я не могу понять. Он этого не стоит… о, поверь мне, он этого не стоит.

Ее озабоченные встревоженные глаза смотрели на меня, она тихо сказала.

— И ты считаешь, что действительно знаешь, о чем говоришь?

— Знаю. Ты любишь этого человека. Но, моя дорогая, ничего хорошего из твоей привязанности не выйдет.

Она мрачно улыбнулась. Душераздирающая улыбка.

— Наверное, я знаю это не хуже тебя.

— Не знаешь. Не можешь. О, Джудит, что будет? Он женатый человек. Для тебя не будет будущего… одно только горе и позор… и все кончится горьким самоотвращением.

Ее улыбка стала шире… еще более горестной.

— Как красноречиво ты говоришь, а?

— Откажись, Джудит… откажись от него.

— Нет!

— Он не стоит этого, моя дорогая.

Она ответила очень тихо и медленно.

— Для меня он стоит всего, что есть в мире.

— Нет, нет, Джудит, умоляю тебя…

Улыбка исчезла. Она стала похожей на настоящую фурию.

— Как ты смеешь? Как же ты смеешь вмешиваться? Я терпеть не могу такого отношения. Ты никогда не будешь говорить со мной об этом снова. Я ненавижу тебя… я ненавижу тебя. Это не твое дело. Это моя жизнь… моя собственная тайная внутренняя жизнь!

Она встала. Твердой рукой оттолкнула меня и прошла мимо. Словно фурия. Я в ужасе уставился ей вслед.

Я все еще сидел там, ошеломленный и беспомощный, не способный думать о последующих действиях, хотя прошло уже четверть часа.

II

Я сидел там, когда меня нашли Элизабет Коул и Нортон.

Потом я понял, что они были очень ко мне добры. Они увидели, они должны были увидеть, что я был страшно расстроен. Но они очень тактично сделали вид, что не замечают мое смятение. Они просто взяли меня с собой на прогулку. Они оба любили природу. Элизабет Коул рассказывала мне про дикие цветы, Нортон показывал в бинокль птиц.

Они говорили мягко, успокаивающе и только о пернатых да о лесной флоре. Мало-помалу я вернулся к нормальному мироощущению, хотя по-прежнему страшно волновался.

Более того, как и остальные, я был убежден, что любое происшествие связано с моими заботами и тревогами. И поэтому, когда Нортон воскликнул, глядя в бинокль: «Ба, да это никак крапчатый дятел. Я никогда…» и потом неожиданно смолк, я немедленно начал подозревать. Я протянул руку за биноклем.

— Дайте мне посмотреть.

Я говорил властным приказным тоном. Нортон крутил в руках бинокль. Он произнес странным колеблющимся голосом:

— Я… я ошибся… он улетел… по крайней мере, по правде говоря, это была самая обыкновенная птица.

Лицо у него было очень бледное и озабоченное. Он старался не смотреть на нас. Казалось, он был озадачен и расстроен.

Даже сейчас я не думаю, что повел себя полностью безрассудно, поспешно решив, что он увидел в бинокль нечто, не предназначенное для моих глаз.

Что бы там ни было, он был столь ошарашен увиденным, что мы оба сразу это заметили.

Его бинокль был настроен на дальнюю полоску леса. Что он там увидел?

Я властно сказал:

— Дайте мне посмотреть.

Я схватил бинокль. Помню, он пытался сопротивляться, но очень уж неуклюже. Я крепко сжал прибор.

Нортон слабо пробормотал: