Занавес приподнят

— Третий вопрос, заданный доктору Геббельсу, — продолжал эмиссар, — касался эмиграции наших людей из Германий и подвластных ей стран. И, как вы, вероятно, догадываетесь, я должен был выяснить, каковы реальные возможности отправки этих людей к берегам Палестины. По этому поводу доктор Геббельс сообщил, что из-за военных действий возможности вывозить иудеев на немецких судах, к сожалению, крайне ограничены, однако отправка будет производиться в рамках достигнутого двустороннего соглашения. На следующий день я имел встречу с руководителем еврейской секции гестапо Эйхманом. В отличие от доктора Геббельса, человека эрудированного и тактичного, этот выскочка сказал, что подготовкой людей к эмиграции должен заниматься берлинский «оффис для Палестины», что лично ему, Эйхману, некогда сортировать эмигрантов и что это входит в обязанности наших доверенных лиц на местах… Больше того! Этот Эйхман заявил, что загрузка судов эмигрантами будет производиться по семейному списку…

— Он что, ума лишился? — бросил реплику Штерн. — Мы не собираемся здесь создавать богадельни!..

— Я ему резко возразил, — успокаивал Штерна эмиссар, — сослался при этом на состоявшийся накануне разговор с доктором Геббельсом и на достигнутое ранее соглашение о первоочередном выселении из Германии молодых людей, прошедших трудовую стажировку, а также лиц, способных сразу же по прибытии в Палестину включиться в вооруженную борьбу против англичан!

— А он что? — послышался вновь голос Штерна.

— Эйхман молчал. И я уже был склонен думать, что он сделает соответствующие выводы из того, что я ему сообщил и о чем напомнил, однако в ходе дальнейшей беседы он вдруг раздраженно спросил: «А кто будет заниматься вашими стариками, если все молодые эмигрируют? Или вы хотите, чтобы мы, немцы, поили их с ложечки, ухаживали за ними, нянчились? Нам некогда. У нас война!» Я его прервал и дал понять, что старики — это та самая ветка, которой суждено уступить место молодым побегам… Кроме того, в самой категорической форме я заявил ему, что с «балластом», которым он загрузил предыдущие судна, нам не достичь желаемого для Германии результата. Ближний Восток не запылает под ногами англичан, как этого хочет ваш фюрер!

— А он что? — донесся тот же голос Штерна.

— Эйхман побледнел, стал оправдываться, сказал, что будто бы наш представитель в «оффисе» был лично заинтересован в отправке некоторого числа людей преклонного возраста — его родственников и очень состоятельных лиц, перед которыми у него имелись определенные обязательства. Эйхман намекал на что-то неблаговидное… Я не склонен верить этим басням. Во главе «оффиса», как вы все знаете, находится наш достопочтенный и многоуважаемый человек, имеющий перед сионизмом большие заслуги и которому мы все многим обязаны… Скорее всего, сам Эйхман хотел поскорее избавиться от престарелых… Но, так или иначе, теперь у нас достигнута твердая договоренность: эмиграции подлежат исключительно молодые люди и те, которые проходят у нас по особому списку. В противном случае, — я так и заявил Эйхману, — мы будем возвращать транспорты обратно… И ни на какие компромиссы в этом вопросе мы не пойдем!..

Нуци развел руками, как бы соглашаясь с необходимостью обречь стариков на гибель, а Хаим с трепетом в сердце подумал о том, какие страдания выпадут на долю его отца, тщетно ожидающего переселения к сыну…

— Эйхман меня заверил, — продолжал гость из Вашингтона, — что накануне большое немецкое судно доставило на Корфу партию эмигрантов, которые пересядут на другое судно, плавающее под нейтральным флагом, а два других транспорта таким же путем в течение следующего месяца возьмут на борт холуцев и незначительную часть людей из числящихся в особом списке.

— Эйхман — мелкая сошка, — послышался голос Симона Соломонзона. — К тому же он принадлежит к эсэс, и решать дела более значительного масштаба ему не под силу. Иначе он бы сделал многое… Мы крепко держим его в руках! Не следует ли установить контакт с более крупной личностью третьего рейха?

— Если признаться, — подхватил эту мысль Штерн, — меня давно занимает идея направить в Германию человека, который установил бы связь с более солидной фигурой. Может быть, даже с самим Гитлером! Тогда мы наверняка добились бы положительных результатов! А Гитлер должен быть заинтересован в нас… Он ведет войну с англичанами, и Ближний Восток ему небезразличен!

— Сомневаюсь, чтобы в столь напряженное время кому-либо удалось добраться отсюда до Германии, — донесся чей-то голос с сильным акцентом, напоминавшим Хаиму англичанина, который принимал его и Ойю в мишторе. — Это чрезвычайно сложно.

— Не пугайте! Для вас, как вы уверяете, это чрезвычайно сложно, а для нас — очень просто, — задиристо ответил Штерн. — Человека я переброшу в Ливию. А там у меня есть люди, которые найдут ход к главнокомандующему итальянской армией…

— К самому маршалу Бальбо? — удивленно спросил тот же голос, принадлежащий, по-видимому, американцу в светло-сером костюме.