Занавес приподнят

Вначале соседи по камере вели себя настороженно, подозревая друг в друге подсаженного тюремной администрацией провокатора. Когда же выяснилось, что коренастый пожилой сосед по камере родом из Вилково и многократно наезжал в Болград, Илья спросил, кого он знает в том городе. К великому своему удивлению, Томов прежде всего услышал имя своего деда Ильи Липатова, вместе с которым собеседник несколько лет тому назад отбывал в Дофтане срок за революционную деятельность. Более того, оказалось, что незадолго до Нового года он был в Болграде, видел и деда, и мать Ильи…

Беседа приняла доверительный характер. Выяснилось также, что сосед Ильи знает о протесте политических узников бухарестской тюрьмы Вэкэрешть, о зверствах тюремщиков, в результате которых погиб старый подпольщик Самуэль Коган и лишился зрения известный революционер Мирча Никулеску. Томов сообщил лишь некоторые подробности и назвал имена главных виновников этих преступлений.

На протяжении почти трех суток Илья Томов вел с соседом по камере оживленный разговор. Томов узнал от собеседника, что в Галаце еще в семнадцатом году, во время съезда солдатских депутатов шестой русской армии на румынском фронте, на юге Бессарабии, белогвардейцы учинили беспорядки. Съезд направил туда нескольких товарищей во главе с Котовским. Уполномоченные прибыли в Болград в тот момент, когда на базарной площади, недалеко от Николаевской церкви, провокаторы подстрекали огромную толпу возобновить в городе погромы.

— Один из провокаторов, — рассказывал Томову сосед по камере, — спросил подошедшего к нему высокого, стройного, с бритой головой человека в полувоенной форме, кто он такой. «Котовский!» — ответил подошедший и тотчас же на виду у всех расстрелял провокатора. В этот момент другой белогвардеец, стоявший позади Котовского, выхватил из кобуры наган и стал целиться в Григория Ивановича, но…

Томов перебил рассказчика:

— Но это заметил мой дед Липатов! Он тут же пристукнул гада!

— Верно! Значит, ты знаешь об этом?

С неослабным интересом слушал Илья рассказы старшего товарища о героической борьбе коммунистов-подпольщиков, об их стойкости и беспредельной преданности рабочему классу, об умении соблюдать строжайшую конспирацию.

Илья понимал, что судьба свела его с человеком незаурядным, он догадывался, что его собеседник — не рядовой коммунист, и лишь много времени спустя узнал, что это был один из вожаков бессарабских революционеров-подпольщиков. И только перед расставанием он назвал Илье свое имя. Это был Сергей Данилович Бурлаченко, всего две недели тому назад арестованный в Кишиневе по доносу предателя.

Нехотя Томов покинул камеру тюрьмы в Галаце. Несмотря на очень короткий срок знакомства, Бурлаченко стал для Ильи столь же близким и уважаемым старшим товарищем, как и Захария Илиеску. Илья охотно отсидел бы весь определенный ему властями срок если не в одной камере с земляком из Вилково, то хотя бы в одной с ним тюрьме вместо того, чтобы конвоем следовать в родной город Болград… и там… Что будет там, он не знал, но и не ждал ничего хорошего. Порою ему казалось, что инспектор Солокану решил предать его суду и устроить показательный процесс именно в Болграде, где его многие знают.

Мысль об этом и пугала Илью, и вселяла в него бодрость. Он чувствовал, насколько велика будет его ответственность перед товарищами по бухарестскому подполью и перед партией в целом за каждое произнесенное слово и за все свое поведение на суде. Вместе с тем со свойственным молодости мечтанием о героизме Илья мысленно произносил пламенные речи против угнетателей народа, против деспотического королевского строя. Он хотел предстать перед матерью и дедом, перед всеми земляками-Болградцами — да что там болградцами, перед всем человечеством — таким же бесстрашным борцом, каким проявил себя на фашистском судилище в Лейпциге болгарин Димитров!..

В течение всей ночи после разлуки с Бурлаченко Илья вновь и вновь вспоминал его рассказ, напутствия и советы. Сидя в отгороженной для перевозки арестантов части старенького почтового вагона, Томов машинально застегивал и расстегивал единственную уцелевшую пуговицу на вконец истрепанной грубошерстной куртке. В вагоне было сыро, холодно, воняло мазутом, гарью и мочой. Тускло светила засиженная мухами, покрытая слоями сажи лампочка.

Погруженный в воспоминания, Илья ничего этого не замечал, как и равномерного стука колес на стыках рельсов. И только протяжный гудок паровоза заставил его встрепенуться. Он поднял голову, взглянул в узкое продолговатое окно, затемненное снаружи металлической сеткой и изнутри огражденное решеткой из массивных железных прутьев. Чуть брезжил рассвет.

Поезд шел все еще полным ходом, спускаясь от греченского полустанка к озеру Ялпуг. Места эти были знакомы Томову. Не раз бывал он здесь с юнцами монархической организации «черчеташи» в походах, по вечерам они разжигали огромные костры и пели воинственные песни, прославлявшие короля, династию, монарший род. Тогда Илья мечтал окончить лицей, стать летчиком, защищать престол…