В свете сказанного становится понятным следующее высказывание одного из семи греческих мудрецов, Бианта: «Жизнь надо размеривать так, будто жить тебе осталось и мало и много».
(Диоген Лаэртский, с. 81). В самом деле, с одной стороны, нужно торопиться жить, делать дела, помня о том, что жизнь (и всё в ней) имеет срок. С другой, нужно ставить и достигать большие, долговременные цели, а также делать всё по возможности обстоятельно, с чувством, с толком, с расстановкой, как говорят, поспешать, не торопясь.Вот стихотворение Пушкина полностью:
В стихотворении-завещании «Памятник» Пушкин провозглашает:
«Душа в заветной лире» — сильнейшая поэтическая метафора: не иллюзорное бессмертие души за гробом, а реальное творческое бессмертие человека.
С тех пор, как люди осознали важную роль творчества в своем человеческом бытии, они говорили и писали о творчестве как реальном «делании» бессмертия. Пушкинское «нет, весь я не умру — душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит» стало для многих бесспорным выражением реального человеческого бессмертия. Никакая религия и никакая мистика здесь не требуется. Будь творческим человеком и ты будешь бессмертен.
Хотелось бы отметить здесь еще один штрих в понимании Пушкиным творческого бессмертия. Он понимал его, если можно так выразиться, более масштабно, чем, например, Гораций или Державин.
Бессмертие бессмертию рознь. Бессмертие гения — одно. Бессмертие таланта — другое. Бессмертие просто способного в чем-то человека (вроде крестьянки Гегеля) — третье. Существует разная мера бессмертия, хотя во всех случаях человек стремится к бессмертию, делает его. Бессмертие нельзя понимать как нечто всегда равное себе. Существует большее или меньшее бессмертие. Человек стремится не просто к бессмертию, а к большему бессмертию. Это подобно тому, как человек стремится не просто к знанию, а к большему знанию. Если бы человек стремился просто к бессмертию, то он ограничился бы воспроизведением себе подобных — биологическим бессмертием. Но нет, ему подавай вечность. Он стремится раздвинуть границы жизни дальше и дальше.
Если Гораций мечтал о том, чтобы его муза жила до тех пор, пока существует Рим («Буду я вновь и вновь восхваляем, доколь по Капитолию жрец верховный ведет деву безмолвную»), а Г. Р. Державин говорил, что слава его будет возрастать, не увядая «доколь Славянов род вселенна будет чтить», то А. С. Пушкин уже утверждает, что он будет славен «доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит». Какой-нибудь поэт через десять веков, сочиняя стихотворение на тему гора-циевского «Exegi monumentum» (Воздвиг я памятник себе — лат.), будет говорить уже не о подлунном мире, а, как минимум, о мире Солнца, а то и о галактическом мире. Именно творчество в многообразных его формах (познание, изобретение, искусство) открывает перед человеком безграничные перспективы «делания» все большего бессмертия, все большего освоения-завоевания времени и пространства.
Следует обратить внимание на последние строки стихотворения «Памятник» А. С. Пушкина:
По содержанию они несколько отличаются от соответствующих строк Горация и Державина. Пушкин прекрасно знает цену внешней славе и поэтому его муза не требует венца. В известном смысле он противопоставляет внешнюю славу и славу-бессмертие творчества.
Гений и злодейство — две вещи несовместные
Как соотносятся гений и злодейство, могут ли гении быть злыми? А. С. Пушкин был безусловно прав, когда утверждал, что «гений и злодейство — две вещи несовместные». Эти слова — огромной духовной силы. Он вложил их в уста гениального композитора Моцарта, героя маленькой трагедии «Моцарт и Сальери».
Рисунок М. А. Врубеля «Моцарт и Сальери».