Занимательная медицина. Развитие российского врачевания

И все же, стоит упомянуть, что самое первое образование, как уж водится, совсем еще юный Петро Загорский получил в родительском доме, в семье священника. А был тот священник очень сильно начитан, и была у него даже кое-какая, пусть и своеобразная, домашняя библиотека… Во всяком случае, – малец не очень скучал…

В свободное от учебы время он быстро гонял по улицам, вместе с другими деревенскими ребятишками, своими ровесниками.

Зато в двенадцатилетнем возрасте его отправили в губернский город Чернигов. В тамошнем коллегиуме, где главным предметом оставалась все та же бессмертная средневековая латынь, можно было научиться даже чему-то дельному. А еще – в тамошнем коллегиуме отлично держали в памяти слишком уж давнее: когда-то здесь занимался Данило Самойлович Самойлович, здесь он также, успел как-то одним махом, сразу же на второй даже курс…

Очевидно, в голове у юного Петра Загорского ничуть не держалось понимание того, что когда-нибудь он захочет стать врачом. Хотя не услышать чего-то подобного в губернском Чернигове – было никак невозможно. Мало того, что там прекрасно помнили об успехах в делах учебы Даниила Самойловича, даже – несмотря на то, что с той поры миновало уже немало лет, – так все еще продолжали говорить о его дальнейших дорогах. Вспоминали, как он стал врачом, а еще то, что он пропадает и сейчас где-то за рубежом, уж не во Франции ли, не в самом ли Париже…

Однако закончить этот коллегиум Петру так и не удалось: заболел его батюшка, отец Андрей. Он должен был возвратиться к себе домой. А матушка его, попадья Андреиха, как все ее называли, – ничем не могла ему помочь, хоть и все время молилась Богу, чтобы Бог милосердный снова послал ему былое здоровье. Она все еще помнила, каким он был в свои молодые годы… Силач!

Что же касается самого Петра Загорского, то он, возвратясь из Чернигова, сразу же понял: дни батюшки уже сочтены. Заметил он это хотя бы по тому, как опускаются его поминутно когда-то дерзкие плечи… Непонятная и жуткая болезнь сковывала ему все телесные силы…

Быть может, тогда и впервые проснулись в его душе какое-то смутное желание: вот бы узнать, от чего человек умирает.

Однако желание это – тут же пропало…

А вскоре отец вообще отдал Богу душу. Помер…

* * *

И снова, как в былые дни, сидел парубок на реке под курганами, перемалывал в своей голове разные прочие мысли. И снова за его спиною теснились все те же вековые курганы, все так же протекала безызвестная даже в соседнем селе речка Богачка…

Он пробовал даже служить при Понорницкой ратуше каким-то бравым ратманом[40]… Однако из его службы толку – так и не выходило.

Даже матушка и промолвила однажды ему:

– Лучше бы занялся ты хозяйством…

Перечить ей он не стал…

Наоборот, тут же направился в хижку[41]. Там, причем давно уже, собирался приколотить какую-то убогую клямку Вспомнил, что это слово, если перевести его на кондовый русский язык, означает – обыкновенную щеколду…

Он пытался переводить на русский язык все свои слова, произнесенные им когда-либо… Просто – на всякий случай… Потому что давно уже собирался в Санкт-Петербург. Однако – старался никому не говорить ничего об этом…

Лишь в начале 1784 года, на двадцатом году своей жизни, попрощавшись с матушкой, которая начала сразу же начала слезно горевать, дескать, на кого ты меня оставляешь, – парубок все же решил отправиться в этот город. Он надеялся, что встретит там тоже добрых людей.

Как добирался до сказочного в его мечтах Петербурга – стоит особого разговора. Бывало всего. И на волах, и на конях… Пока добрался он до петербургской заставы – всего с ним было. Но едва увидел он эту полосатую слишком заставу – так захотелось ему неумолимо спать. Да так, что не доведи Господь… Растянулся на первой же грядке, показавшейся ему очень приветливой. А потом оказалось…

Но мы умолчим о том, что с ним было в дальнейшем.

Ограничимся тем, что он попросил указать ему ближайший госпиталь. Ему показали какие-то прохожие люди.

И правда.

В Генеральном сухопутном госпитале, под руководством уже знакомых нам профессоров Фомы Тихорского, Никона Карпинского, Фомы Тереховского, Яна (Ивана) Саполовича, – своих земляков, он приступил к изучению медицинского дела.

Через полгода он получил уже звание подлекаря и был привлечен к работе при госпитале на штатной должности господина прозектора. Затем, уже в звании лекаря, он также продолжал работать прозектором, получая за все свои труды довольно приличное вознаграждение – целых 250 рублей в год (жалованье, правда, было отнюдь, не лекарским, а всего лишь – подлекарским).

А дальше – наступила какая-то жизненная катастрофа. Возможно, отсутствие лекарской вакансии и вынудило Петра Загорского вообще уволиться из врачебной службы. В официальных бумагах об этом случае было сказано очень уж просто – ради «поправления своего здоровья».