Занимательное дождеведение: дождь в истории, науке и искусстве

В день моего приезда в Абердин на горизонте невозможно было различить серое небо и серый порт, получивший уместное название Грейс-Харбор (в честь одноглазого морского капитана Роберта Грея, который открыл эту гавань в 1792 году во время экспедиции за пушниной, но, по-видимому, так и не потрудился сойти на берег). Стареющие заводы вдоль порта были окрашены в сплошную латунную гамму, на причале стояли ржавеющие корабли, и все это окутывал туман. Небольшой городской центр был безлюден, за исключением одной обнаруженной мной сокровищницы – магазина «Звездные войны» компании Sucher and Sons. Здесь каждый дюйм забит межгалактическими игрушками и сувенирами, причем среди Чубакк и клонов раскиданы памятные вещи, связанные с Кобейном.

Восхождение звезды Кобейна и целой армии молодых гранж-музыкантов, носивших фланелевую одежду и сапоги, кто-то приписывает дождю, кто-то резкому спаду в лесной промышленности, а кто-то эскапизму нового поколения, представители которого первыми за всю американскую историю услышали, что им никогда не будет так же хорошо, как их родителям. Штормовой электрический саунд зародился еще и в условиях оторванности Сиэтла от Нью-Йорка или Лос-Анджелеса. Фирменные атрибуты гранжа – дождь и фланель – это символы антигероев, реальные и аутентичные: лос-анджелесского солнца здесь нет и в помине.

Кобейн всегда рассказывал, как он ненавидит свой унылый городок. Но именно эти места вдохновили его на самые яркие песни, подобные лиричной Something in the Way, запечатлевшей его тоску среди капелек, падавших с моста на Янг-стрит, под которым он якобы ночевал подростком в Абердине. Сегодня бетонное основание моста испещрено посвященными Кобейну граффити, которые поклонники оставляли там с тех пор, как он покончил с собой в возрасте двадцати семи лет.

Пока я их читала, мне казалось, что рассматривать гранж, или печаль Кобейна, или его песенное творчество исключительно через призму дождя – это и есть то самое непонимание, которое так мучило музыканта всю его короткую жизнь. В контексте грозы дождь – лишь одна из сценических ремарок в атмосферной буре. Быть может, так же обстоит дело и с творческим умом. Дождь, возможно, не единственная причина тоски или искусства. Но, несомненно, он может создать настроение и навеять мелодию.

* * *

Вспоминая о Кении в автобиографической книге «Из Африки», датская писательница Карен Бликсен, печатавшаяся под псевдонимом Исак Динесен, описывала развлечение, которое она придумала однажды вечером, собирая урожай маиса вместе с юными работниками-суахилийцами. Для всеобщей забавы она рифмовала слова на суахили. Мальчики окружили ее кольцом и с нетерпением ждали новой рифмы, смеясь всякий раз, когда она ее выдавала. «Я пыталась заставить их… подобрать рифму и закончить начатое мною стихотворение, но они не могли или не хотели этого делать и отворачивались. Привыкнув к поэтической идее, они умоляли: говори еще, говори, как дождь».

Пожалуй, в большей степени, чем в музыке или любом другом жанре искусства, дождь, так и напрашивающийся на ритм и метафору, разговаривает на языке поэзии. В антологиях, кажется, конца нет стихотворениям под названием «Дождь» или посвященным апрельскому, майскому, августовскому, сентябрьскому, летнему, полуденному, ночному и лондонскому дождю, не говоря уже о ливнях.

Поэзию, пронизанную трепетным отношением к дождю по духу и по смыслу, олицетворяет прекрасное стихотворение Конрада Эйкена «Любимая, восхвалим снова дождь». Поэт – лауреат Пулитцеровской премии назвал дождинки «слогами влаги». Мало кто так хорошо прорабатывал слоги, как любивший дождь Генри Уодсфорт Лонгфелло. В его стихотворении «Летний дождь», написанном в 1845 году, улицы и переулки наслаждаются дождем после жаркого дня, дождь исцеляет больного, веселит мальчишек, потому что

Вдоль по улицам плывет
Их бумажный белый флот[19]

.

За деревней дождю рады жаждущие злаки, «два вола из-под упряжки» и благодарный фермер. Но только поэт умеет разглядеть дождь во всем его круговороте, от капелек до радуг и даже до могил: «От рождения до смерти / От небес обратно к тверди».

Лонгфелло также написал, возможно, самый знаменитый дождевой рефрен – заключительные строки стихотворения «Дождливый день»:

Ведь в каждой жизни моросят дожди,
И дни бывают – мрачны и унылы[20]

.

Поскольку именно эти строки вспоминают чаще всего, «Дождливый день» прославился столь безотрадным посылом, а не тем чувством надежды, которое вложил в него Лонгфелло, написав:

Но, сердце, – ропота стыдись,
За тучами – сверкающая высь».