Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев

- Ну? Что скажешь? - спросил я Тугодума, когда он дочитал этот отрывок до конца. - По-прежнему согласен с Белинским? Или, может быть, Достоевский тебя переубедил? 

- Странное дело! - ответил Тугодум. - Читаю Белинского - согласен с Белинским. Прямо, думаю, мои мысли... И то же - с Достоевским. Читаю - и соглашаюсь, до того убедительно он все это высказал... 

- Ну, в этом-то как раз ничего удивительного нет, - сказал я. - И Белинский, и Достоевский - каждый из них высказал свою точку зрения с такой мощью, с такой покоряющей силой, что невольно поддаешься их убежденности. Но главное, конечно, не это. 

- А что же, по-вашему, главное? 

- Ну, во-первых, обрати внимание: и Белинский, и Достоевский говорят о поступке Татьяны так, словно речь идет о поведении реального, живого человека. Ни тот ни другой не сомневаются, что она могла поступить только так, как поступила. И не иначе. 

- Да, - согласился Тугодум. - Это верно. 

- А во-вторых, какая-то правда есть и в том, что говорит Белинский, и в том, что утверждает Достоевский. Каждый из них что-то понял в Татьяне, каждый почувствовал, открыл и выявил какую-то важную сторону ее души. 

- Постойте, - наморщил лоб Тугодум - То, что Татьяна - это как бы живой человек, это верно. И это, конечно, заслуга Пушкина. Но ведь вы же сами говорили, что в художественном образе писатель выражает какую-то мысль? Верно? 

- Да, конечно, - согласился я. 

- Так какую же все-таки мысль выразил Пушкин образом своей Татьяны? Белинский говорит одно, Достоевский - другое, прямо противоположное. И вы доказываете, что оба они в чем-то правы. А ведь это не кто-нибудь! Это Пушкин! Уж он-то, я думаю, умел выражать свои мысли в образах? 

- Если я тебя правильно понял, - сказал я, - ты хочешь сказать, что в этом проявилась некоторая... ну, что ли, уязвимость пушкинской Татьяны? 

- Вот-вот! - обрадовался Тугодум. - Именно уязвимость. Если искусство, как вы говорите, мышление в образах, то я хочу, чтобы мысль автора, которую он выразил в своих образах, была мне совершенно ясна. 

- А если она - эта мысль - двоится или даже троится, тогда... 

- Тогда это значит, что писатель со своей задачей не справился, решительно заявил Тугодум. 

- Нет, брат, - покачал я головой. - В том-то вся и штука, что художественный образ по самой природе своей многозначен. И в этой многозначности как раз не слабость его, а сила. 

ВЕЧНЫЕ СПУТНИКИ

Сила художественного образа в его бессмертии. 

Все в мире тленно, все умирает, разрушается, стирается с лица земли беспощадным временем. Никто, пожалуй, не сказал об этом с такой пронзительной силой, с какой выразил это в своем коротком, незадолго до смерти написанном стихотворении Гаврила Романович Державин. 

Река времен в своем стремленьи 
Уносит все дела людей 
И топит в пропасти забвенья 
Народы, царства и царей 
А если что и остается 
Чрез звуки лиры и трубы, 
То вечности жерлом пожрется 
И общей не уйдет судьбы! 

Стихотворение это исполнено глубочайшей горечи: ни что не уцелеет перед беспощадным временем, все погибнет, все исчезнет, все в конечном счете будет поглощено "жерлом вечности", раньше или позже канет в "пропасть забвенья". Но все-таки прочнее всего на свете, долговечнее народов, царств и царей, то, что остается "чрез звуки лиры и трубы", то есть - слово поэта, создание художественного гения. Слово поэта, говорит тот же Державин (повторяя это вслед за Горацием), тверже металлов и выше пирамид. (У Горация: "Превыше пирамид и крепче меди") Эту же мысль - вслед за Горацием и Державиным высказал в своем "Памятнике" и Александр Сергеевич Пушкин: нерукотворный памятник, создание мозга и души поэта, долговечнее, прочнее всего рукотворного, сделанного руками. 

Великие художественные образы, созданные Гомером и Шекспиром, Рабле и Сервантесом, недаром называют вечными спутниками человечества. 

Несчастный Эдип и хитроумный Одиссей, Гамлет и Фауст, Дон-Кихот и Санчо Панса ничуть не одряхлели, не состарились, не потускнели за долгие века своего художественного бытия. Не состарились, не потускнели и многие другие художественные образы, удостоившиеся быть причисленными к категории вечных спутников человечества. Но не потонули они в "пропасти забвенья" и не поглощены были "жерлом вечности" не потому, что на протяжении столетий оставались неизменными, а по прямо противоположной причине. Долговечность художественного образа, залог его бессмертия в том, что каждая эпоха прочитывает, понимает, трактует, интерпретирует его заново. Художественный образ не просто переживает века: он постоянно обновляется, открывая каждому последующему поколению какую-то новую грань своего бессмертного облика.