Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев

ИЗ КНИГИ М. О. ГЕРШЕНЗОНА "ГРИБОЕДОВСКАЯ МОСКВА"

Знаменитую Настастью Дмитриевну Офросимову с фотографической точностью, вплоть до фамилии и закачиванья рукавов изобразил, как известно, Лев Николаевич Толстой в "Войне и мире". Ее же часто называют прототипом Хлестовой из "Горя от ума". Нет сомнения, что Грибоедов должен был знать ее.

Сцена между Ахросимовой и Пьером совершенно верна, разве только Толстой облагородил свою Марью Дмитриевну и дал ей слишком мягкие манеры...

— Вот! — обрадовался Уотсон, прочитав это последнее замечание Гершензона. - Вот этот вопрос я как раз и собрался вам задать, мой ученый друг. Кто же все-таки нарисовал более точный портрет этой самой Офросимовой? Толстой или Грибоедов? Если Толстой ее облагородил, значит, Грибоедов был ближе к оригиналу? Как же тогда этот ваш историк говорит, что Толстой описал ее "с фотографической точностью"?

- Ну, во-первых, ни один писатель, как я вам уже говорил, никогда никого не описывает с фотографической точностью. Это Гершензон просто так сказал, не буквально, а метафорически. Каждый писатель описывает то или иное явление, того или иного человека, исходя из своих представлений о нем, исходя из того, как он его видит, как он его понимает.

- Но как же все-таки могло получиться, - продолжал недоумевать Уотсон, - что одна и та же женщина у Толстого получилась такой обаятельной, а у Грибоедова...

- Не слишком обаятельной, - насмешливо подсказал Холмс.

- Мало сказать - необаятельной. Просто отталкивающей!

- Все дело тут в том, - объяснил Холмс, - что Толстой и Грибоедов совершенно по-разному смотрели на свою натуру. Не только на Настасью Дмитриевну Офросимову, а на весь этот круг людей, которых они стремились изобразить. Грибоедов ненавидел и презирал лицемерное фамусовское общество. Он стремился сатирически разоблачить его.

- А Толстой?

- А Толстой относился к своей натуре совершенно иначе. Вот, прочтите-ка, что он писал в черновом наброске предисловия к "Войне и миру".

Л. Н. ТОЛСТОЙ. ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ К "ВОЙНЕ И МИРУ"

Несколько слов в оправдание на замечание, которое наверное сделают многие. В сочинении моем действуют только князья, говорящие и пишущие по-французски, графы и т. п., как будто вся русская жизнь того времени сосредоточивалась в этих людях. Я согласен, что это неверно и нелиберально, и могу сказать один, но неопровержимый ответ. Жизнь чиновников, купцов, семинаристов и мужиков мне неинтересна и наполовину непонятна, жизнь аристократов того времени, благодаря памятникам того времени и другим причинам, мне понятна, интересна и мила.

- Никогда бы не подумал, - сказал Уотсон, - что Толстой может такое написать. А почему вы сказали, Холмс, что это черновой набросок? Он что, потом написал это предисловие иначе?

- Он потом вообще от него отказался. Не стал печатать.

- Вот как? А почему?

- О, это очень интересный вопрос... Я думаю, главным образом потому, что в процессе работы над романом Толстой изменил отношение к своей натуре. Роман о подвиге народа в великой войне не мог быть населен одними аристократами. В нем неизбежно должны были появиться и мужики, которые вынесли на своих плечах главную тяжесть войны, и такие люди, как, например, капитан Тушин - отнюдь не аристократ по происхождению, - и такие, как Платон Каратаев. Да и жизнь аристократов в конце концов ему стала далеко не во всем мила. Иначе не появились бы в его романе такие люди, как князь Василий Курагин, его сын Анатоль и дочь Элен. Коротко говоря, Толстой сперва хотел написать один роман, а написал - другой...

- Если я вас правильно понял, - прервал его Уотсон, - вы хотите сказать, что в процессе работы над романом взгляд Толстого как бы приблизился к воззрениям Грибоедова?