Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев

- Какая чушь! - вспылил Уотсон. - Верно, невежда какой-нибудь? Среди издателей такие ведь нередко попадаются.

- Да нет, - возразил Холмс. - Про этого вроде такого не скажешь. Все мои друзья о нем отзываются как о человеке начитанном, образованном. Притом - хорошего вкуса.

- Как же он мог такую глупость сморозить?

- Ах, Уотсон! - вздохнул Холмс. - Чего не сделаешь ради денег! Заработать хотел на этой своей нехитрой выдумке - вот вам и вся разгадка... Вернемся, однако, к Толстому. Вы справедливо заметили, что Лев Николаевич еще целых два года трудился над своим романом не для того, чтобы его ухудшить...

- Разумеется. Не сомневаюсь, что многое он наверняка углубил, развил, улучшил. Но разве не мог он при этом оставить в живых всех своих прекрасных героев? Вы знаете, я сцену смерти князя Андрея несколько раз перечитывал. И каждый раз надеялся: а вдруг не умрет! И каждый раз, когда он все-таки умирал, у меня - мороз по коже...

- Неужели вы не понимаете, Уотсон, - уже без своей обычной иронической усмешки, мягко заговорил Холмс. - Неужели вы не понимаете, что в таком сложном произведении, где все так прочно сцеплено, малейшее изменение в судьбе одного героя повлекло бы за собой целый ряд серьезнейших изменений во всей структуре романа.

Уотсон задумался.

- Я, кажется, догадываюсь, на что вы намекаете, - кивнул он. - Если бы князь Андрей остался жив, Наташа не могла бы выйти за Пьера...

- Дело не только в этом.

- А в чем же еще?

- Ну как же!.. Ведь если бы Андрей Болконский... Впрочем, как говорят в таких случаях, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Заглянем ненадолго в окончательный вариант романа.

Остановившись перед дверью из-за которой доносились голоса Сони и старой графини, Холмс приложил палец к губам и глазами дал понять Уотсону, чтобы тот до поры до времени не обнаруживал своего присутствия.

- Соня, - говорила графиня. - Сегодня есть случай отправить письма в армию. Я написала... А ты...

Голос графини задрожал. Она обращалась к Соне робко, почти заискивающе:

- Ты не напишешь Николеньке?

В ответ на этот невинный вопрос последовала долгая пауза. Наконец, Соня ответила. В голосе ее слышались слезы:

- Я напишу...

- Спасибо, дитя мое, - растроганно сказала графиня.

Холмс и Уотсон услышали ее удаляющиеся шаги. А затем из-за двери раздались всхипывания, переходящие в самые настоящие рыдания.

Распахнув дверь, Уотсон кинулся к плачущей Соне.

- Мадмуазель! Что с вами?.. Бог мой!.. Да она близка к обмороку! Какая досада, что я не захватил с собою нюхательной соли.

- Не терзайтесь понапрасну, Уотсон, - успокоил его Холмс. - Ваша нюхательная соль здесь бы не помогла. Как говорится, медицина в таких случаях бессильна. Ведь правда же, мадмуазель Софи?

- Да, - сквозь слезы ответила Соня. - Я совершенно здорова. Все дело в этом письме...

- Я так и думал, - кивнул Холмс. - Простите, что мы вторгаемся в область столь интимную, но... Вы не могли бы рассказать подробнее об этом злосчастном письме, которое вас просила написать графиня?

- Вы ведь, верно, знаете, что я и Николенька с детства любим друг друга. Мы почти помолвлены. Николенька дал мне слово... А теперь...

Новая волна слез заставила Соню замолчать.

- Да? И что же теперь? - мягко подбодрил ее Холмс.

- Графиня всегда была противницей нашего брака, - грустно сказала Соня. - А теперь, когда война, несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества графа в Москве...

- Понимаю, - кивнул Холмс. - Теперь, когда Ростовы почти разорены, графиня хотела бы, чтобы граф Николай нашел себе невесту побогаче.

- Невеста уже нашлась, - вздохнула Соня. - Это Мари Болконская. Сама судьба свела Николая с нею. После того как графиня узнала об их случайной встрече в Богучарове, жизнь моя стала совсем невыносима. Графиня уверена, что Николенька влюбился в Мари Волконскую, и единственное препятствие к этой, столь желанной для нее его женитьбе на княжне - слово, которым он некогда связал себя со мною.

- О, я все понял! - воскликнул Уотсон. - Она хочет, чтобы вы написали Николаю, что возвращаете ему его клятву, освобождаете от всех его обязательств по отношению к нам. Верно? Я угадал?

- Да, - чуть слышно прошептала Соня.

- И вы согласились написать такое письмо?

- Да.

- Какое благородство! - восхитился Уотсон. - Какая высота самопожертвования! Я понимаю, вам нелегко далось это решение. Теперь я знаю, отчего вы плакали.

- Нет, - покачала головой Соня. - Плакала я совсем по другой причине.

- По другой?! - изумился Уотсон. - По какой же?

- Я плакала, потому что я стыжусь самой себя. Потому что все это мое так называемое самопожертвование - не что иное, как лицемерие.

- Бедная девушка! - обернулся Уотсон к Холмсу. - От нервного потрясения она совсем потеряла рассудок. Она сама не понимает, что говорит!

- Ах, нет, сударь! - возразила Соня. - К несчастью, я слишком хорошо все понимаю. Пусть хоть кто-нибудь узнает правду. Знайте! Я согласилась написать это письмо Николаю вовсе не потому, что искренно готова разорвать нашу помолвку.

- А почему же? - изумился совсем уже переставший что-либо понимать Уотсон.