Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев

- Да не я, а ты сам себя запутал, - возразил я. - Если выстроить события "Героя нашего времени" в той последовательности, в какой они происходили, иными словами, если изложить фабулу этого лермонтовского романа, она вы глядела бы примерно так: человек, уже высланный из Петербурга за какую-то вину, едет на Кавказ, попадает в Пятигорск, убивает на дуэли Грушницкого, высылается за это на передовую, в крепость, знакомится там с Максимом Максимычем, рискует своей жизнью в истории с казаком, убившим другого офицера...

- Это вы про историю, описанную в рассказе "Фаталист"? - вспомнил Тугодум.

- Совершенно верно, - подтвердил я.

- Значит, если все рассказы и повести, из которых состоит роман, расположить правильно...

- Ты хочешь сказать, если расположить их в хронологической последовательности?

- Ну, да. Так, как они происходили...

- Тогда начать роман следовало с рассказа "Тамань".

- Почему? - опять не понял Тугодум.

- Да потому, что события, описанные в этом рассказе, произошли с Печориным, когда он еще только ехал из Петербурга на Кавказ. Затем, если придерживаться хронологии, должна идти повесть "Княжна Мери", и только потом "Бэла"...

- Зачем же Лермонтов так все запутал? Нарочно, что ли?

- Разумеется, нарочно, - ответил я Тугодуму. - С какой целью он это сделал - это уже другой вопрос. Пока же мы с тобой давай все-таки отметим, что фабула романа, то есть его события, изложенные в той последовательности, в какой они происходили, отнюдь не совпадает с тем, как разворачивается перед нами сюжет произведения. Теперь, я надеюсь, ты наконец усвоил разницу между фабулой и сюжетом? Понял, что это - далеко не одно и то же?

- Да, - сказал Тугодум. - Теперь понял. Я только не понимаю, зачем Лермонтову понадобился весь этот ералаш?

- Ну, это как раз понятно, - ответил я. - Лермонтов ведь не зря назвал свой роман "Герой нашего времени". Его главная цель состояла в том, чтобы исследовать определенный характер, определенный человеческий тип. Характер непростой, причудливый, противоречивый, вызывающий то недоумение, то раздражение, то симпатию и, наконец, понимание читателя...

- Ну и что?

- Вот он и избрал такой, как бы это сказать... ну, многоплановый, что ли, способ изображения героя. Сперва он показывает его нам как бы издали, со стороны, глазами Максима Максимыча. Так?

- Так, - подтвердил Тугодум.

- Потом - случайная встреча автора с будущим своим героем. Печорин уже не в рассказе стороннего человека, а словно бы сам, собственной персоной, является перед взором читателя. Это дает нам возможность разглядеть его как бы с более близкого расстояния. Тут, кстати, автор впервые набрасывает его портрет. Помнишь?

Я раскрыл книгу и процитировал:

- "Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение... Его походка была небрежна и ленива, но я заметил, что он не размахивал руками, - верный признак некоторой скрытности характера... Несмотря на светлый цвет его волос, усы его и брови были черные, признак породы в человеке, так, как черная грива и черный хвост у белой лошади... У него был немного вздернутый нос, зубы ослепительной белизны и карие глаза; об глазах его я должен сказать еще несколько слов... Они не смеялись, когда он смеялся... Это признак или злого нрава, или глубокой постоянной грусти..."

- Это я хорошо помню, - подтвердил Тугодум.

- Ну, а потом, - продолжал я, - уже после этого внешнего знакомства, автор показывает нам своего героя, так сказать, изнутри.

- Что значит изнутри? - не понял Тугодум.

- Ну как же! Ты разве забыл? Максим Максимыч отдает автору "журнал" Печорина, то есть его дневник. И дальнейшее повествование представляет собой уже не взгляд со стороны, а лирическую исповедь героя, его собственный рассказ о себе, насквозь пронизанный самоанализом. Причем рассказ очень искренний, предельно откровенный: ведь дневник этот Печорин отнюдь не предназначал для посторонних глаз, он писал его исключительно для себя...

- Ну да, - вспомнил Тугодум. - Автор еще спросил у Максима Максимыча: "И я могу делать с этими записками все, что хочу?" А тот ответил: "Хоть в газетах печатайте".

- Однако печатать в газетах и даже в журналах интимные дневники живого человека все-таки не принято. По этому дневнику Печорина Лермонтов предпослал такое предисловие.

Я снова раскрыл книгу и прочел:

- "Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки, и я воспользовался случаем поставить свое имя под чужим произведением..."

- А вот про это я, честно говоря, даже и не вспомнил бы, если бы вы мне сейчас не напомнили, - признался Тугодум.

- Естественно, - сказал я. - Ведь если следовать нормальной логике развития событий, известие о смерти Печорина должно было стать эпилогом романа...

- Ну да, конечно! - обрадовался Тугодум.