Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев

- Да, - ответил Холмс на вопросительный взгляд Уотсона. - Именно на этой фразе Лев Николаевич сперва поставил последнюю точку и собственной своей рукой написал: "Конец". Как вы могли заметить, Уотсон, это был тот самый конец, о котором вы мечтали. Жив Петя. Жив князь Андрей. Даже старый граф Ростов в полном здравии. Все поселяются в Отрадном, старом имени Ростовых, которое вновь оживилось и зацвело, как в былые времена. Все, как в сказке, кончается свадьбой. Даже двумя свадьбами. Не хватает разве только традиционного сказочного присловья: "Я там был, мед-пиво пил, по усам текло, да в рот не попало".

- Вам бы только издеваться надо мной, - обиделся Уотсон.

- А разве не вы только что назвали эту финальную сцену благостной, беспомощной и как-то еще... Кажется, плоской? - ехидно осведомился Холмс.

- Так я ведь не о сцене говорю, а обо всем романе. Сцена Толстому и в самом деле не удалась. Может быть, он торопился, хотел скорее закончить работу. Я не знаю. Но разве так уж необходимо ему было, чтобы князь Андрей умер, чтобы погиб Петя...

- Первая завершенная редакция "Войны и мира", сказал Холмс, - была закончена Толстым в конце тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года. А окончательный текст романа был завершен в декабре тысяча восемьсот шестьдесят девятого. Я надеюсь, вы не станете утверждать, что Толстой целых два года работал над своим романом зря?

- Не пытайтесь изобразить меня совершенным болваном! - вспылил Уотсон. - Я прекрасно понимаю, что если Толстой продолжал работу над романом, да еще целых два года, так уж наверняка он его не ухудшил.

- Браво, Уотсон! Это замечание делает честь вашей проницательности. Тем более что совсем недавно произошел такой казус. Один российский издатель некто Захаров, - представьте, выпустил в свет эту раннюю редакцию толстовского романа, а в рекламке написал, что она гораздо лучше окончательной. Прямым дураком Льва Николаевича выставил.

- Какая чушь! - вспылил Уотсон. - Верно, невежда какой-нибудь? Среди издателей такие ведь нередко попадаются.

- Да нет, - возразил Холмс. - Про этого вроде такого не скажешь. Все мои друзья о нем отзываются как о человеке начитанном, образованном. Притом - хорошего вкуса.

- Как же он мог такую глупость сморозить?

- Ах, Уотсон! - вздохнул Холмс. - Чего не сделаешь ради денег! Заработать хотел на этой своей нехитрой выдумке - вот вам и вся разгадка... Вернемся, однако, к Толстому. Вы справедливо заметили, что Лев Николаевич еще целых два года трудился над своим романом не для того, чтобы его ухудшить...

- Разумеется. Не сомневаюсь, что многое он наверняка углубил, развил, улучшил. Но разве не мог он при этом оставить в живых всех своих прекрасных героев? Вы знаете, я сцену смерти князя Андрея несколько раз перечитывал. И каждый раз надеялся: а вдруг не умрет! И каждый раз, когда он все-таки умирал, у меня - мороз по коже...

- Неужели вы не понимаете, Уотсон, - уже без своей обычной иронической усмешки, мягко заговорил Холмс. - Неужели вы не понимаете, что в таком сложном произведении, где все так прочно сцеплено, малейшее изменение в судьбе одного героя повлекло бы за собой целый ряд серьезнейших изменений во всей структуре романа.

Уотсон задумался.

- Я, кажется, догадываюсь, на что вы намекаете, - кивнул он. - Если бы князь Андрей остался жив, Наташа не могла бы выйти за Пьера...

- Дело не только в этом.

- А в чем же еще?

- Ну как же!.. Ведь если бы Андрей Болконский... Впрочем, как говорят в таких случаях, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Заглянем ненадолго в окончательный вариант романа.

Остановившись перед дверью из-за которой доносились голоса Сони и старой графини, Холмс приложил палец к губам и глазами дал понять Уотсону, чтобы тот до поры до времени не обнаруживал своего присутствия.

- Соня, - говорила графиня. - Сегодня есть случай отправить письма в армию. Я написала... А ты...

Голос графини задрожал. Она обращалась к Соне робко, почти заискивающе:

- Ты не напишешь Николеньке?

В ответ на этот невинный вопрос последовала долгая пауза. Наконец, Соня ответила. В голосе ее слышались слезы:

- Я напишу...

- Спасибо, дитя мое, - растроганно сказала графиня.

Холмс и Уотсон услышали ее удаляющиеся шаги. А затем из-за двери раздались всхипывания, переходящие в самые настоящие рыдания.

Распахнув дверь, Уотсон кинулся к плачущей Соне.

- Мадмуазель! Что с вами?.. Бог мой!.. Да она близка к обмороку! Какая досада, что я не захватил с собою нюхательной соли.

- Не терзайтесь понапрасну, Уотсон, - успокоил его Холмс. - Ваша нюхательная соль здесь бы не помогла. Как говорится, медицина в таких случаях бессильна. Ведь правда же, мадмуазель Софи?

- Да, - сквозь слезы ответила Соня. - Я совершенно здорова. Все дело в этом письме...

- Я так и думал, - кивнул Холмс. - Простите, что мы вторгаемся в область столь интимную, но... Вы не могли бы рассказать подробнее об этом злосчастном письме, которое вас просила написать графиня?

- Вы ведь, верно, знаете, что я и Николенька с детства любим друг друга. Мы почти помолвлены. Николенька дал мне слово... А теперь...