Заново

Даже будучи взрослой теткой, я расплачусь на остановке, потому что проходящий мимо алкаш обронит случайное, нежное до невозможности, до пелены перед глазами: «Дочка».

А потом, через сотню лет, через миллиарды даже, триллионы, световые бездны и невозможности, даже когда тебя давным давно не будет в живых, я буду ждать звонка. Я буду ждать твоего звонка, папа.

Наперекор

Эта чертова птица все никак не хотела сдаваться. Полседьмого утра, темнотища, сугробы повсюду, ошалелые дворники, зубы сводит, метель. А она орет. Как весной орет. Несгибаемо. Ярко.

Насыпала ей корма повсюду, даже приманить пыталась – все без толку. Мерзнет? Мерзнет ведь, голодает. Точно. Оттого и орет, наверное. Из последних сил. А мне от этого тошно. Кажется, будто весна совсем скоро. И солнце, и свет, и тепло, и счастье. И наладится все. Вообще все, что можно.

Но куда там. Половина зимы еще впереди, а свет и тепло ничего не поменяют. Дышать только станет легче. Если повезет.

Ползу сквозь снег, хромаючи, оскальзываюсь постоянно, но смотрю наверх. Существуешь ли ты вообще, гадина? Или ты – только голос?.. Ни тени ни разу не увидела, ни движения. Только эхо, пронзительное, как скрипичная струна. Дурная птица. Ясно же, что с такой погодой ей не тягаться, а все пытается.

В метро хорошо, уютно. Втискиваюсь между двумя мужиками в огромных пуховиках и невольно сравниваю нас всех с дрожжевыми пирожками. Жмемся друг к другу воздушными боками, останавливаемся на время, дозреваем. Хотя бы тут, хотя бы так. Дожить, доспать. Досуществовать.

На работе опять бардак, но разве бывает иначе? Кутерьма каждодневная, а я сегодня что-то совсем не успеваю. Нога болит. Болит все сильнее и сильнее. Нестерпимо.

После работы, чертыхаясь, ползу в травмпункт. Я у них гость частый – усатый пропитый докторишка уже и улыбаться перестал при встрече. Совсем породнились.

Сегодня даже присвистывает, тянет мне желтыми дрожащими пальцами сигарету. Отказываюсь. Еще легкие потерять мне для полного счастья не хватало.

На рентген меня проводят без очереди. Я уже совсем охаю, слезы смаргиваю. И не падала же, вроде бы, и не оступалась. Чему так болеть-то?

Молодой рентгенолог долго пялится на снимок, потом фотографирует, отправляет кому-то. Сконфуженно ждет ответа, катая ручку по столу, на меня глаз не поднимает. Телефон радостно пиликает, и мальчишка прямо подскакивает. Читает жадно, с интересом. Поджимает губы, кивает. Подтвердилась, значит, его догадка.

– Ну что там? – зову его. А то совсем загордится.

– Вы – швея? – подходит поближе со снимком, садится на лавку.

– Мотористка, – рассержено киваю.

Лицо паренька на миг загорается радостью, но потом он улавливает сарказм. Распознает. Как сложный диагноз.

– А дома шьете? У вас вот. Ила огромная в пяточной кости застряла. Цыганская. Видимо, сместилась отчего-то, в мягкие ткани стала выходить…

Отодвигаю от себя снимок, чуть оттягиваю уголок глаза, чтобы лучше видеть. И правда, на фоне чуть призрачной и дымной мути, ярко горит контур здоровенной иголки. Я такую только в детстве видела, да и то в дедовских руках. Прабабка, говорят, отличной швеей была, но что-то мне подсказывает, что по наследству талант передается, а не иголки…

– Петр Игнатьевич, – зову своего травматолога, вижу, что поблизости ошивается. Ждет. – Что делать-то дальше..? ВырезАть?

Кивает обреченно. Мол, да, опять вырезать.

Через несколько дней уже валяюсь на больничной койке, любуюсь покинувшей мое тело иголкой в руках хирурга. Тот улыбается чуть дебильновато, широко, радуется находке, сволочь. Они вообще извращенцы, эти врачи. Им бы только чего поинтереснее, посложнее, покрасивее. Находят случай и трезвонят на всю округу, хвастаются. В прошлом году мне один полудурок предлагал камень из желчного в перстень вставить. Уж больно, говорил, необычный. Идеально ровный, золотистый, с крапинками. Тьфу.

На больничном долго не сижу, выхожу уже через неделю, а то начальница и так зуб давно на меня точит. А я что, виновата, что ли? Когда ногу сломала – велосипедист не туда повернул. Надколенник треснул, между прочим, прямо на работе – кинулась ловить цветок, который ветром с подоконника сбило. Поймала. Так эффектно на колени тогда села. М-м-м, загляденье. С сотрясом тоже два месяца провалялась – это зима все с ее сосульками проклятыми. С глазом в прошлом месяце ладно уж, моя вина. Сама расчесала, инфекцию занесла. Случается.

Сижу теперь, осторожно пью кофе – обварила язык сразу, теперь большими глотками пить больно – стараюсь ни о чем не думать. Но получается плохо. Очень плохо. Мама все детство говорила: «Ну, с кем не бывает». Типа того, что мелочи, заживет. До свадьбы. Оно, может быть, до свадьбы все и зажило. Но после нее ведь ничего не кончилось… Да и правда вот, у какой невесты еще загорелось бы платье, а? На выпускном кто со сцены падал? На вручении диплома хлопушкой кому выбивали зуб? Все мне, мне и мне. Верю, конечно, что все это случайности. Но с парашютом прыгать ни за что не стала бы. Нутром чую, что, зараза, не раскроется.