Занзибар, или Последняя причина

Покидая Марчану, быстро проходя под арками библиотеки, чтобы избежать толкучки на Пьяцетте, он воспринимал только что оставленный им мир книг как своего рода упрек. В молодости он выбрал действие, но с определенного момента действие предало его, оно удалилось в перспективу, куда он не мог за ним следовать, так что в итоге он остался один, один со своей скрипкой. Такие произведения, как карта Фра Мауро, вселяли в него иногда зависть; вот если бы он вместо действия выбрал науку, подумал он, ему не пришлось бы так доживать свою жизнь, как он жил сейчас, человек, который, потеряв возможность действовать, потерял все, человек, вынужденный удовлетворяться своей еще довольно прилично исполняемой музыкой, а в остальном наблюдать, зритель, дилетант. Наука — вот другая великая возможность, может быть, она и есть подлинное действие, но я ее упустил, я не понял вовремя, что наука — более чистое действие, изменение мира путем его описания, путем точных записей, холодной констатации. Я был недостаточно холоден, я был недостаточно умен и интеллигентен, недостаточно быстр, чтобы оценить шанс, который даст исследование, думал он, вступая на широкую площадь, которая казалась безлюдной после людского мельтешения между Марчаной и Дворцом дожей, но, глядя на старые красно-голубые полотнища, нежно светившиеся на солнце, он вспомнил нищету Местра, где он вырос, свою юношескую игру на скрипке в этой нищете; хорошо еще, что я полностью не погрузился в свою игру среди этой нищеты, что учился играть все яснее и точнее, все яснее и точнее постигая нищету Местра, что скрипка не стала частью этой нищеты, что я не играл нищету на своей скрипке. Местр. Он уже не помнил, когда последний раз был «там», кажется, летом, подумал он и вдруг ощутил, что ржавеет, становится неподвижным, ведет островное существование, венецианскую островную жизнь в твердом гнезде привычек, в квартире, расположенной в гетто, привычек, ограниченных театром Фениче, баром Уго, время от времени короткими, ни к чему не обязывающими, полными очарования встречами с Джульеттой, время от времени тайными магическими сеансами перед древней географической картой, разговорами, сновидениями, иногда даже попытками действовать, легато, когда скрипка на несколько секунд словно превосходит самое себя, давая больше, чем просто хорошее ремесло, или часами, когда он вынимал из ящика своего стола картотеку, когда раскладывал на поверхности пустого стола — только репродукцию Джорджоне он всегда оставлял на месте — маленькие белые карточки, исписанные простыми фразами, чтобы понять, есть ли в их совокупности какой-то смысл и, возможно, даже план, пасьянс некоего мыслительного проекта в отдельных фразах, как они приходили ему в голову, когда он шел на репетиции или стоял вечерами у стойки в баре Уго, или летом, когда он сопровождал отца на рыбалку, когда лодка колыхалась на воде у Торчелло или качалась над paludi della Rosa, или на Пьяцца-Сан-Марко, или прохаживался по плитам из коричневого трахита, привезенного с холмов под Падуей; в рамках из белого мрамора, они удовлетворяли его тягу к геометрии.

Он посмотрел вверх, потому что почувствовал колючий восточный ветер, промчавшийся по площади, он увидел чисто подметенное голубое небо, на фойе которого башня, кампанила Сан-Марко казалась высокой терракотовой плитой, чем-то вроде гигантского шеста с изображением тотема; он подумал, что мог бы сейчас по крайней мере взглянуть снова в сторону Местра; стояла идеальная погода для посещения кампанилы, погода, которая бывает один-два раза в году; за лагуной, над равниной, можно будет увидеть Альпы.