Занзибар, или Последняя причина

Теперь, когда он почувствовал, что у него появился шанс, он даже перестал думать о причинах, по которым хотел смыться из Рерика. Он больше не вспоминал об отце, он забыл, что в Рерике никогда ничего не происходит, и уж меньше всего он мечтал сейчас о Занзибаре. Все его мысли были поглощены одним: представившимся шансом и тем, удастся ли ему этим шансом воспользоваться.

ЮДИТ — ГРЕГОР

Была половина первого, когда они дошли до здания кооперативной фермы. Грегор нашел окружной путь, который вывел их на Доберанское шоссе уже вне города, и снова все вокруг было безлюдно, шоссе выглядело темным и пустым, и только один раз они увидели грузовик, но вовремя спрятались за деревьями и кустарником, прежде чем тот приблизился к ним.

За городом ночь была не такой черной, но и не особенно светлой. Ущербная луна уже висела довольно низко на западе, серп желтушного цвета, хотя и не очень узкий; когда серп исчезнет, наступят самые темные часы, и это благоприятствовало их бегству. Кроме того, они могли видеть клочья облаков и отдельные звезды; свет луны и звезд вспыхивал от ударов ветра, сила которых нарастала — хотя, возможно, за городом они просто сильнее чувствуются, подумал Грегор, — и иногда с запада им в лицо шлепали тяжелые капли дождя. Но ветер был слишком сильный, чтобы мог разразиться длительный дождь; ветер толчками гнал облака перед собой. Грегор решил, что завтра ему придется купить себе пальто — он и так уже ждал слишком долго, сегодня ночью оно бы ему пригодилось. Здание фермы, серое и немое, располагалось у обочины дороги. Они легко нашли тропинку, о которой говорил Кнудсен. Она сворачивала за домом вправо от шоссе. Когда они сошли с дороги, вымощенной мелким темным камнем, Грегор облегченно вздохнул — первый этап был позади, они наконец — то миновали район домов, улиц, грузовиков. Он на мгновение остановился, переложил сверток со скульптурой на правое плечо, и они двинулись дальше. На протяжении всего пути они обменивались лишь самыми необходимыми словами; после суеты в церкви теперь только самое необходимое, подумал Грегор, я больше ни во что не хочу быть вовлеченным; через час или два темнота унесет это лицо, черные волосы и красиво изогнутый рот в бесконечность ночи, моря и времени; глупо, что я допустил ситуацию, при которой дело чуть не дошло до поцелуя, тем самым я лишился преимущества, у меня нет теперь того превосходства над ней, как раньше, нет преимущества дистанции. Он с раздражением почувствовал, что растерян.

По обе стороны тропинки рос кустарник, густая, с еще не опавшими листьями изгородь; здесь, в этом переулке, окруженном еще зеленой листвой, было безветренно и почти тепло. За живыми изгородями томились пастбищные угодья, уже покинутые скотом, впрочем возле решетчатого заграждения, мимо которого они проходили, спиной к ветру еще стояло несколько коров, которые тихо пофыркивали. Их пятнистые шкуры блестели в холодной ночи поздней осени, а кое-где на горизонте между небом и землей вдруг выползал далекий лесок или соломенная крыша, словно черная рептилия, прижатая к земле кулаком небосвода, и над всеми бескрайними просторами лежала ночь.

Была ли я вообще когда-нибудь вот так, ночью, за городом? — размышляла Юдит. — Возможно, когда-нибудь летом, много лет назад, когда мы еще ездили в Кампен в Сильс-Мария. Но это были просто прогулки, в теплые, пронизанные огнями ночи, среди красивых пейзажей; места эти выглядели настолько живописно и привлекательно, что владельцы загородных вилл и «Гранд-отелей» даже старались замаскировать их, чтобы не нарушать обаяние ландшафта. В одну из таких волшебных ночей папа вдруг остановился и стал декламировать своего обожаемого Гёте: «Прорвалась луна сквозь чащи;/Прошумел зефир ночной,/И, склоняясь, льют все слаще/Ей березы ладан свой». Она была тогда еще совсем маленькой девочкой, но рифма и ритм этих стихов так запали ей в душу, что она навсегда запомнила папину ночную декламацию: «Я блаженно пью прохладу/Летней сумрачной ночи!/Что душе дает отраду,/Тихо чувствуй и молчи»[5].

Всего этого здесь не было, здесь все выглядело иначе, пятнистые шкуры скота, холод и безутешность; Гёте и папа находились в какой-то невообразимой дали, здесь они были немыслимы, реален был лишь этот молодой человек, который по какой-то причине ее не жаловал, он мрачно шагал рядом, а чуть раньше прервал их поцелуй и не захотел слушать «Отче наш», но по причинам, о которых она не догадывалась, решил спасти девушку и деревянное изваяние. Ночь была дикой и непонятной, человек рядом с ней — чужим и загадочным, и Юдит было страшно.