Заоблачный Царьград

Горыня залился слезами, когда оказался в объятиях сына.

– Ты прости меня, отец, за мои слова… – зарыдал в ответ сын.

– Не вини себя ни в чем, ты моя гордость и гордость матери. Ты презирая смерть, не отступил и не бежал, и вот ты здесь… – плакал кузнец. Нащупав в воде свой посох, он оперся на него и на сына и встал.

Домаслав не участвовал в расправе на лодке, но он понял, что его обидчики получил по заслугам после того, как к отцу и сыну подошли древлянские воины.

Они бросили к ногам Домаслава головы старшего наемной ватаги Мала и трех его сподручных, после чего развернули ветошь, в которую была завернута наковальня кузнеца и его молот, раздобытые в знаменитой в Полесье коростеньской кузнице.

– Веди нас, Домаслав… Претит жизнь, как у загнанной в угол росомахи, которая либо питается падалью, либо бросается на людей. Мы не хотим больше Мала. Он привел к погибели и нищете наш народ. Но хуже всего унижение.

– Мал наш князь… – прошептал Домаслав, – Его дочь угнали в полон. Угнали из-за меня. Ведь это я покушался на варяжского княжича.

– Нам Мал не князь, и варяжский самозванец древлянам не указ! Печаль наша не о том, что ты, Домаслав, покушался, а о том, что не убил нашего врага. Не заставил уважать наше племя. А еще о том, что одного тебя трусливый и жалкий Мал послал на такое дело. Ты как хочешь, но Мал для нас умер. Если захочешь, принесем тебе и его голову. Будь нашим вождем…

– Не нужна мне голова Мала, не нужна власть над вами! Мне нужна голова князя русов! И нужна моя Малуша! Помогите в этом не как слуги мои, а как братья…

И был после этого происшествия людской гомон в Полесье. Пошла молва о непокорном лесном вожде, собравшем под своим началом несметное воинство. Молва преувеличивала численность разбойничьей шайки, описывая ее равной по силе дружине киевских воевод. По всем берегам притоков Днепра и синеоких озер прокатилась весть о готовящемся восстании.

Бабы судачили за веретеном разное: о том, что окаянный Мал совсем из ума выжил, один только и не ведает, что народ не хочет платить дань чужакам. А сын Мала подался в прислужники варягам и сделался воеводой в их войске, стал свиреп к своим собственным собратьям и метит в правители древлян не как наследник рода, а как посадник и проводник чужеземной власти. И будет Добрыня собирать дань со своих, а сносить добро своему сыну будет его отец, чьи руки по локоть в древлянской крови. А Малуша, дочь Мала, так же ретиво выслуживается перед новыми хозяевами, из страха забыв свободолюбивый нрав своего племени и девичью гордость. По словам «осведомленных обо всем» прядильщиц, устроена Малуша ключницей у супруги главного обидчика древлян беса Игоря. Того, что изрубил беззащитных древлянских отроков у стен Коростеня и посадил их головы на кол для устрашения, показывая удаль и свирепость перед своей дружиной.

«Если не показать строптивость, не положиться на сильных мужей, а довериться трусливому роду Мала, усохнут земли древлян и сотрется из памяти имя горделивого племени. И превратится народ в безропотное стадо у своих иноземных пастухов, а Мал-собака будет в злобе лаять, обирая всех до нитки на Полюдье»…

Стекались недовольные с древлянских городищ. Мужи сносили руду для кузни Горыне. Бил его молот и день, и ночь, выковывая мечи, ожерелья и наконечники. Закипела жизнь в Полесье. Появилась надежда на спасение у древлян. Даже водяную мельницу выстроили у той самой плотины бобров и сносили туда зерно для жернова, чтобы был достаток в лесном братстве во всем без исключенья. Поставили и новые лесные капища. Жрецы, ненавидящие Мала, их освятили, так же как благославили давиче киевские, и потребовали жертвоприношений. Домаслав отказал, сказав, что больше не прольется зря древлянская кровь.

Древляне плели кольчуги и клепали щиты. Мастерили ладьи-однодревки и ставили сосновые мачты.

…Мал отвернулся, когда повозка привезла к городским воротам обезглавленные трупы его наемников, отправленных киевским вассалом в лес за Домаславом и Горыней.

Бывший вождь один осознавал, что все это могло означать. Своей смерти отвергнутый правитель не боялся. Он боялся лишь за своих детей, да за этих подлых людишек, которые больше не считали его авторитетом. Мал хоть и ходил как чумной, но все еще продолжал считать своими чадами отвернувшийся от него народ, чувствовал перед Коростенем свою ответственность.

Он, в последнее время опустившийся, более ничего не мог предпринять, смирившись со своей участью и ожидая ужасной развязки. Предвоенная эйфория, овладевшая городищами по обе стороны Ужа, не трогала его. Он не верил в победу, но он и не мог предотвратить неминуемую погибель. Время дипломатии закончилось. Когда кузнец заносит свой молот, металл меняет форму, превращаясь в клинок. Куда пойдет народ, туда пойдет и Мал, даже если глупые люди заведут его прямиком на плаху.

Глава 17. Осада.