Запад

Из Льюистауна Беллман продвигался через маленькие городки и селения по дорогам, которые, хоть и были на больших отрезках разбитыми и ухабистыми, медленно вели его все дальше и дальше на запад. Когда мог, он платил за ночлег, обед, а время от времени и за ванну, но чаще всего ловил рыбу, охотился, собирал дикие плоды и спал на земле, завернувшись в одеяло. Пробираясь вверх-вниз через Аллеганские горы, он вовсю использовал компас и ориентировался по солнцу и, хотя блуждал на бездорожье склонов и забредал, следуя по узким тропинкам, в заросли деревьев, которые дальше вели в никуда, все же добрался до Миссисипи. И вот уже, вместе с лошадью и всеми пожитками, пересекал ее с восточного берега на западный на пароме, представлявшем собой два связанных вместе узких каноэ, которые назывались пирогами, с деревянной балкой наверху. Все это сооружение дважды ударилось в пристань и замерло.

В этот момент ему было немного страшно.

Причиной, по которой он вместо своей старой коричневой фетровой шляпы решил купить черный высокий цилиндр в магазине Картера в Льюистауне, было то, что он хотел предстать здесь, за фронтиром, перед аборигенами фигурой импозантной, чтобы они приняли его если не за короля или какое-нибудь божество, то, по крайней мере, за кого-то могущественного, способного причинить им зло.

И теперь, по мере того как месяц истекал за месяцем и он следовал вдоль петлявшей то на север, то на запад реки Миссури, встречался с разными группами индейцев и без всяких осложнений обменивался с ними товарами, он пришел к заключению, что сделал правильный выбор, и стал считать этот цилиндр своего рода талисманом, защищавшим его от опасностей.

В Сент-Луисе он задержался на полдня и купил два чайника – один для себя, другой для обмена, – еще носовых платков, тканей, пряжек и бус – это все тоже для обмена; у каждой новой группы индейцев он выменивал этот хлам на еду. Потом рисовал на земле гигантских животных такими, какими он их себе представлял; стараясь передать их колоссальные размеры, указывал на верхушки деревьев – сосен, елей, тополей или любых других, какие произрастали поблизости, но аборигены неизменно строили гримасы, долженствовавшие дать ему понять, что они не видели ничего подобного тому, что он ищет.

Беллман кивал. Он этого ожидал: наверняка он еще недостаточно далеко зашел, ему нужно углубиться гораздо дальше на необжитые территории.

Медленно он продвигался по суше, отклоняясь от реки не настолько далеко, чтобы заблудиться, но достаточно, чтобы иметь возможность обследовать какую-нибудь случайную рощицу или лес, или обозреть открытое пространство, или проехать вдоль какой-нибудь маленькой речки или ручейка.

Иногда, забираясь в чащу леса, он оставлял лошадь, привязав ее к дереву, и дальше шел пешком, нередко целый день, перелезая через скалы, спускаясь в овраги, по слякоти, вброд по воде, и только к вечеру возвращался, обессилев.

Каждые несколько недель он делал петлю обратно к реке в надежде попасть на попутное судно или большую плоскодонку, которые использовали торговцы, совершая свои медленные нелегкие путешествия вверх по течению, раз-другой ему повезло.

Верный своему обещанию, Беллман писал Бесс прямо на ходу, макая перо в чернильницу, закрепленную в металлическом футляре на отвороте лацкана пальто. Писал он и стоя на борту какого-нибудь низкого плоскодонного речного судна, на которое время от времени удавалось попасть, и вечерами, перед костром, прежде чем завернуться в свое просторное коричневое пальто и одеяло, надвинуть на глаза черный цилиндр и заснуть.

На протяжении первых тысячи двухсот миль пути он написал дочери около тридцати писем и отдал их четырьмя небольшими пачками людям, которых встретил, тем, кто ехал в противоположном направлении: солдату, странствующему испанскому монаху, голландскому земельному агенту с женой, шкиперу судна, на котором он плыл вверх по течению.

Шли недели, он стрелял чибисов, уток, белок и перепелов.

Ловил рыбу, собирал плоды и вполне сносно питался.

Он был полон надежд, пребывал в приподнятом настроении и порой, двигаясь вдоль воды или среди деревьев, не мог сдержаться и выкрикивал: «Это замечательно!»

А потом пришла зима, и стало труднее, чем он мог себе вообразить.

Река на больших участках замерзла, Беллман ждал, надеясь увидеть какую-нибудь низкую плоскодонку, идущую вверх по течению вдоль протоки, которую проламывали шестами во льду матросы, но ничего не дождался.

Ему повстречалась небольшая группа индейцев, четверо мужчин, одна женщина и девочка, у них он выменял один из своих маленьких напильников на мешочек маиса, смешанного с сахаром, и немного сушеной рыбы, только и всего. Большие компании аборигенов, которые он встречал раньше, исчезли.

Дни были очень темными. Он мерз и промокал до нитки, ледяной дождь просачивался внутрь, до самого белья. Его просторное пальто, пропитавшись водой, становилось тяжелым, как само тело, и иногда он думал: может быть, без него будет даже лучше? Каждые несколько часов он выжимал его, и вода лилась на землю, как из колонки у него дома, рывками.