Запад и Восток

Эл, сутки походивший героем, сник и обещал больше так не делать. Врал, конечно. Норман не то в качестве наказания, не то чтобы удалить его подальше от сгораемых предметов послал его по округе собирать образцы песка — я так понял, для стекольного производства. Погоды, надо сказать, последние дни стояли довольно теплые, и снег, покрывший было арканзасские просторы, не то, чтобы таял, но явно куда-то исчезал, образуя большие проплешины, так что собирать образцы песка было куда легче, чем подснежники в новогоднем лесу.

С герром Шварцем Норман проконсультировался, и даже Макферсона привлек для консультации, потому что дрова надлежало покупать через него.

— Сколько-сколько? — заорал Макферсон, когда услышал, сколько дров надо для производства фунта стекла. Я тоже был впечатлен: грубо выходило, что на фунт стекла необходимо двести фунтов древесины. Да не абы какой, а потребен был бук или дуб.

— Может быть, углем печь топить? — несмело предложил я. Угля в окрестностях Форт-Смита было много, его выбирали открытым способом из пластов на речных обрывах, и он был дешев.

— Плохое стекло будет, — отмел предложение герр Шварц.

Древесина была нужна не только для разогрева печи, но и для производства поташа, который использовался при варке стекла как флюс. Зола, получаемая из угля, для производства флюса подходила мало, потому что содержала большое количество примесей.

Слушая, какое оборудование надо для стекольного производства, Норман потирал лоб и посматривал на меня. Кроме «ма-аленькой печечки» и собственно мастерской нужен был сарай для хранения материалов и дробильная мельница.

Я устыдился, и понял, что никакой стекольной мастерской у нас не будет, соответственно, электрических лампочек тоже не предвидится, и зря я уже собрал ртутный вакуумный насос Шпенглера… правда, насчет нити накаливания я пока еще тоже не определился. Понаслышке я знал, что нить делают из вольфрама, однако когда я посмотрел справочники, то понял, что совершенно не представляю, как мне делать нить, даже если бы у меня был вольфрам. Он же тугоплавкий! А даже если у меня получится спечь вольфрамовый порошок в стержни, потребуется особый станок для вытягивания из стержня проволоки, а потом из проволоки — нити. Можно даже не сомневаться, что скажет по этому поводу Норман. Может быть, кто-нибудь продает готовую вольфрамовую нить? Ой, вряд ли! Вообще-то последние лет двадцать лампы накаливания изобретают с большим упорством, и уже много чего навыдумывали — я видел в журналах, там интересные модели были. Кое-кто пробовал делать нити из платины. Платины, допустим, у меня тоже не было, зато у Фокса можно позаимствовать один из его палладиевых самородков — они ему все равно ни на что не сдались. Правда, это все равно не решает проблемы изготовления нити.

Я закопался в журналы, чтобы посмотреть: может быть, кто-то там решает эту проблему, а когда выкопался, обнаружил, что Норман с герром Шварцем продолжают обсуждать стекольную мастерскую и даже мало того, уже и планировку рисуют. Я заглянул через плечо Нормана в бумажку, ничего не понял, решил пока не вникать в подробности и удалился размышлять, в каких выражениях посвятить Нормана в проблему нити накаливания.

В спину мне последовало распоряжение:

— Скажи Джефферсону, пусть соберет фунтов десять битого стекла. Не цветного, прозрачного.

— Угу, — ответил я. — Будет сделано, сэр.

— А Элу не говори, что песок нам не нужен, — мстительно дополнил Норман.

Глава 12

Рождественско-новогодние балы и вечеринки потихоньку сходили на нет. Народ устал праздновать, но особо устойчивые еще держались.

Дуглас последние несколько вечеров провел в гостинице «Бель-Пойнт»: играл в фараон и слушал россказни Папаши Томпсона о делах минувших.

Пятого января Папаша поминал Бенджамина Бонневиля, того самого, который стал известен своими исследованиями Орегона и пути, который потом назовут Орегонской тропой, и о котором Вашингтон Ирвинг написал книгу «Приключения капитана Бонневиля, или Сцены, происшествия и приключения на Дальнем Западе». К началу войны о его заслугах в 1830х годах уже стали забывать, более в своей жизни он мало чем прославился, ведя жизнь обычного американского офицера на Западе, и в 1861 году Бонневиль уже вышел в отставку, но с началом войны вернулся в строй. По возрасту к военным подвигам он был уже не слишком пригоден, но одно время он занимался набором военного персонала в Миссури, а потом стал командиром Казарм Бентон в Сент-Луисе — этот лагерь был поболее иного города, ибо в нем можно было единовременно расквартировать до тридцати тысяч солдат, и там же был самый большой госпиталь на Западе, где могли принять до трех тысяч пациентов.

Бонневиль получил бреветный генеральский чин и после войны поселился как раз в Форт-Смите.

Надо ли говорить, что все местные граждане, кто хоть раз проходил по Орегонской тропе, тут же начали предаваться воспоминаниям об этом маршруте! И даже отсутствие Бонневиля не сильно им мешало.