Запад и Восток

— Лавджой сперва работал в газете в Сент-Луисе, но читателям не нравилось, что он постоянно против рабства выступает, и его оттуда попросили. Он завел свою газету — возмущенные граждане ее разгромили. Он завел еще газетку — ее тоже разгромили. Тут бы и до самого тупого дошло, но Лавджой был упертым… в общем, его контору снова разгромили, полиция даже не пришла посмотреть, кто там его громит, надоел он всем, только Брайан Малланфи пытался толпу сдерживать, но его отодвинули в сторонку да по шеям слегка настучали… — Дуглас задумался и вильнул мыслями куда-то в сторону: — Малланфи, кстати, был братом вдовы покойного майора Биддла — довольно эксцентричный, как вспоминают, был парень, мог бродить по центральной улице с банджо в руках, на одной ноге сапог, на другой ботинок… что не мешало ему стать судьей и побыть год мэром Сент-Луиса… хотя, с другой стороны, а почему бы и нет? Он из хорошей семьи, его отец — первый на Западе миллионер, а сам по себе Брайан человек, как говорили, был честный и справедливый. Как-то пнул в зад на улице какого-то немца — и тут же свой подставил: твоя, мол, очередь! Помер от холеры, бедняга. Сестры его все удивлялись, что в своей постели помер, а не где-нибудь под забором. Оставил на благотворительность двести тысяч долларов, остальное сестрам отписал… завещание, говорят, по пьяни в салуне на скатерти написал, но четверо дружков подписями заверили — значит, не тряпка, а документ.

— Ты вроде о Лавджое рассказывал, — снова напомнил я.

— Да что там Лавджой? Про него не интересно. Он переехал в Олтон — тут же Иллинойс, свободный штат, и снова начал типографию затевать. Ну кто такое вытерпит? Ребята из Миссури собрались, нагрянули в Олтон и двинули к складу, где печатный станок стоял. Ну, стрелять начали, это уж как на Западе в таких делах принято. А Лавджой с друзьями отстреливаться начал — кого-то ранило, одного убили. А потом и Лавджоя убили. И склад сожгли. А ведь мог бы жить да жить — ему тогда тридцати пяти не исполнилось. Вот до чего ваш аболиционизм доводит, — добавил Дуглас как бы осуждающе.

— Тебе бы книгу написать — обо всех этих людях, о которых ты рассказываешь, — сказал я. — А ты какие-то романчики насквозь выдуманные кропаешь.

— Я не сумасшедший, — ответил Дуглас. — Если я вдруг писать начну то, что о миссурийцах и канзассцах знаю, мне придется на Миссисипи еще один Кровавый островок подыскивать — специально под мои дуэли. И даже если я только о тех событиях, что до моего рождения случились, писать буду — все равно дуэлей не избежать. Люди умирают — а родня и друзья у них остается. Нет уж, лучше я буду кропать романчики.

— А все те факты, которые ты собрал в своей голове, вместе с твоей головой и умрут, и полтораста лет спустя потомки Брайана Малланфи будут с негодованием опровергать факт, что он когда-либо прикасался к банджо, — сказал я.

— Нету у него потомков, — отмахнулся Дуглас. — А о чем действительно интересно написать… о том вряд ли кто читать будет, — он посмотрел в окошко.

Поезд сейчас стоял на станции Олтона, которая здесь находилась сразу на берегу реки.

Сразу за станцией рельсы поворачивали и железная дорога уходила вверх по, вероятно, главной улице. Или одной из главных, — так, из окна вагона, понять сложно было.

— Вот как ты думаешь, как у них называется эта улица? — спросил Дуглас, ткнув в ее сторону пальцем.

— Ну, наверное, не Майн-стрит, — рассудительно сказал я, — иначе бы ты не спрашивал. Неужели это улица Лавджоя?

— Вроде бы пока нет, не переименовали, — ответил Дуглас. — Хотя с них сталось бы. Пару лет назад кости Лавджоя раскопали, когда стали строить линию до Ист-Сент-Луиса — мученика, оказывается, где-то без кладбища прикопали, чтобы миссурийцы могилку не оскверняли… ну а в наши времена можно уже было похоронить с большой помпой. Может быть, под этот случай и улицу в честь него какую-то назвали, но не эту. А эта улица у них называется Пиаса-стрит и проложили ее как раз по тому овражку, по которому протекал ручей Пиаса… слыхал?

— А должен?

— Да нет, не обязан. Где-то здесь, у впадения ручья в реку, находилась скала… я ее уже не застал, но говорят, в начале сороковых годов еще стояла…

— И на этой скале?..

— На этой скале индейцами когда-то был нарисован таинственный зверь. Когда его нарисовали — неизвестно, но святые отцы Маркетт и Жоллье, которые первыми из европейцев проплыли по верхней Миссисипи во второй половине семнадцатого века, не только его видали, но и зарисовали. Они описывали, что рисунки были раскрашены в красный, зеленый и черный цвета — глаза определенно были красными. Фигуры были размером с теленка… ну то есть святые отцы увидали больше одного монстра.

Французский рисунок из 17 века