Запад в огне

— А они не спрашивали. Приказывали, — хмуро объяснил Игнатенко. — Отказаться было невозможно… Невеселую историю тебе расскажу, этой зимой случилась. Двоим братьям приказали в душители идти. Одного Яковом звали, а другого Николаем. В первый день они с бандеровцами пришли в богатое село и зашли в дом, где, по разговорам, жила семья, симпатизирующая Советской власти, и начали душить стариков и детей. Братья, как увидели, чем придется заниматься, сразу же незаметно из отряда смылись… Вот что я хочу сказать тебе, капитан, пропаганда у этих бадеровцев работает как надо… Многим нашим комиссарам у них подучиться следовало бы, как людей в свою веру обращать… И что, как ты думаешь, дальше произошло? Бандеровские прокуроры приговорили Якова и Николая к смерти. Взяли их ночью, как они это любят делать, когда братья у отца гостили. Младший Яков с женой пришел, а старший один был. Повели обоих в лес. Тут отец выскакивает и говорит, если вы сыновей моих забираете, так и меня вместе с ними возьмите. Взяли и отца. А тут жинка Якова выскакивает из дома следом за мужем и кричит, если вы его уводите, что мне тогда на белом свете без него делать? Забрали и ее тоже. Всех связали, на телегу посадили и на окраину села вывели, чтобы прилюдно расстрелять. Жена на колени бросилась, богом заклинала, прощение за мужа вымаливала, так командир даже слушать не стал. Старшего сына в сторону велел отвести, а остальных — отца, брата, его жену — на глазах у Николая расстрелять. А потом стал у него допытываться, где тот свою семью спрятал. День бьют, а он молчит. Два дня бьют — молчит. Потом раздели до исподнего и стали по деревням с собой таскать, думали, что жена объявится. Десять дней так возили, а она все не объявляется. А на Николае уже живого места не было, всего шомполами искололи. Однажды зашли в одну хату, чтобы отогреться да самогону выпить, а избитого Николая в сенях оставили под присмотром молодого бандеровца. Он стал его просить: отведи меня в туалет по нужде, дескать, не могу же я тут в хате. Бандеровец его отвел, а сам снаружи остался. А туалет этот из кизяка был и глиной обмазан. Николай дыру в задней стене сделал и по глубокому снегу босиком в лес убежал. Непонятно даже, как сумел выжить. Морозы лютые стояли! Добрые люди его подобрали и припрятали. Вот так он и сам жив остался, и семью сберег.

— Откуда ты так подробно все это знаешь? Он тебе сам, что ли, рассказывал?

— Сам, — глухо ответил Игнатенко. — Когда мы отсюда фашистов выбили, он пришел ко мне и рассказал. У моего отца он вместе с семьей в подвале прятался. Этот Николай — мой двоюродный брат. Вот так я и дядю родного потерял, и младшего двоюродного брата. Так что эта войны с УПА через каждый наш дом прошла! К этим гадам у меня личный счет имеется… И пока я с ними не рассчитаюсь, не успокоюсь. Ладно, пойду, — неожиданно засобирался старший лейтенант. — У меня все-таки служба. С пяток дезертиров в лесу отловили, нужно их допросить. Почему-то мне кажется, что это вовсе даже не дезертиры, а самые что ни на есть бандеровцы или какие-нибудь полицаи. Недалеко от того места, где их взяли, блиндаж обжитый обнаружили, а в нем форму нашли немецкую с нашивками повстанческой армии. Что-то мне подсказывает, что именно они эту форму припрятали.

— Тогда до встречи, — крепко пожал Романцев руку старшему лейтенанту.

Гремуче простучав коваными каблуками по дощатому полу коридора, Игнатенко вышел из штаба.

В душе зародилась тревога. Пленницу следовало проверить. Взяв с вешалки фуражку, Тимофей вышел в душный вечер. Сумрак затягивал ближние дома, лишал их четких линий, а вдалеке темная полоса успела накрыть лиственный лес, и только верхушки елей задиристо протыкали побагровевшие облака.

С поля, заросшего дикой травой, раздавалось назойливое стрекотание сверчков, и заливисто, будто бы наперегонки, верещали кузнечики. Обыкновенная деревенская идиллия, какую можно встретить в любом уголке Украины. Не верилось, что еще совсем недавно здесь проходили тяжелые бои.

Белье во дворе госпиталя было уже убрано, и теперь он выглядел значительно просторнее. На лавочке, прислонив костыль к стене, сидел совсем юный безногий боец. Прищурившись на зарево заходящего солнца, он вдумчиво смолил цигарку. На лице, залитом багрянцем, прочно лежала непробудная печаль. Мысли его были глубокие и очень невеселые.

Романцев прошел по узкому коридору и увидел у двери двух бойцов, стерегущих пленницу. Красноармейцы выглядели спокойными, было ясно, что караул протекал без происшествий, но для порядка капитан поинтересовался:

— Все в порядке, Сорочан?

— Без происшествий, товарищ капитан, — бодро отозвался черноволосый молдаванин, старший наряда.

— Товарищ капитан, у меня вопрос есть, — произнес второй, худой, как высохшая жердь, с выступающим острым кадыком на тощей шее.

— Слушаю, — охотно откликнулся Романцев.

— Как-то неловко нам стоять тут… Вместо того чтобы диверсантов ловить, мы какую-то девчонку охраняем.