Западная Европа. 1917-й.

Раздраженный тем, что ему не удается толкнуть Мальви на путь массовых репрессий и добиться «быстрого и радикального» искоренения антивоенной пропаганды в стране (на деле отнюдь не такой значительной, как ему представлялось), Петен все решительней брал курс на прямое вмешательство военных в жизнь тыла. Выразительной иллюстрацией подобного вмешательства могут служить события в Вилене и Ньевре, где командующие округами установили в дни стачек пулеметы (в арсенале Вилена) и куда завезли огнестрельное оружие (на предприятия Ньевра).

Мальви и его префекты поспешили выступить в роли примирителей, и кровопролития в обоих случаях удалось избежать.

От министра внутренних дел Петен теперь требовал информации о деятельности антивоенных организаций и о рабочих собраниях в Париже и провинции с указанием имен ораторов и подробным изложением всех выступлений. Петен требовал пересылать ему экземпляры всех захваченных в тылу антивоенных листовок, докладывать обо всех циркулирующих в тылу слухах и т. п. «Командование должно следить за выступлениями против войны и предупреждать их. Я настаиваю на том, чтобы получить для этого возможность», — писал он Пенлеве^{234}.

Мальви, к которому это требование в первую очередь относилось, оставался верен своей тактике. Он не отказывал командарму в информации, но и всячески зажимал ее. Отступая и маневрируя, он упорно пытался сохранить незыблемыми основные устои политики «священного единения» с ее ставкой на «дружбу» с рабочими и опорой на шовинистическую верхушку рабочего движения. А это в условиях резкого обострения социальных противоречий, какое принес с собой 1917 год, представлялось французской реакции (военной и штатской) и неэффективным, и опасным.

В результате от либерального министра внутренних дел отходили даже и те умеренно консервативные круги, которые поддерживали его прежде. «Мы открыто заявляем, что принадлежим к тем, кто в 1914 г. одобрял политику г. Мальви, но теперь положение изменилось… и это неизбежно должно привести к переменам в нашей внутренней политике», — писал редактор «Фигаро» Капю^{235}.

22 июля 1917 г. против Мальви выступил в сенате Клемансо^{236}. Изложение принципиальной сущности вопроса не было сильной стороной «тигра». «Он обладал разящим талантом полемиста… — писал о Клемансо Рибо. — Когда он старался произнести большую речь, насыщенную политическими идеями и доктринами, он оказывался недостойным самого себя, но его импровизированные реплики бывали чаще всего блестящи и его слова уязвляли, как застревающие в ране стрелы»^{237}.

Так это произошло и 22 июля. Четырехчасовая речь Клемансо была, какой сам признал, «un peu décousu» (немного бессвязна), так что он в конце концов предложил слушателям самим реконструировать картину целого. Перескакивая с одного вопроса на другой, Клемансо свалил в кучу все: факты, намеки, личные выпады, остроты. Выпадов против буржуазной демократии его речь не содержала, и он даже подчеркнул «достоинства парламентаризма». Однако он яростно обрушился на «антипатриотические анархистские элементы», которые, если верить ему, проникли в мае — июне 1917 г. в среду забастовщиков, и на Мальви, который, как он стремился доказать, этим элементам потворствовал. Говорил Клемансо о «бошах», которые, пользуясь попустительством Мальви, свободно разгуливают по Парижу, о пораженцах и агентах врага, с которыми Мальви обещает бороться, но не борется, о префектах, которых Мальви якобы «связывает по рукам и ногам», мешая им производить обыски и арестовывать дезертиров. «Во всем, что касается бережного обращения с антипатриотами и охраны их от закона, также как и в своем сочувствии немцам и австрийцам, министерство, руководимое Мальви, еще долго не будет иметь равного», — утверждал оратор. «Ваш друг Альмерейда», — то и дело повторял он, обращаясь к Мальви и намекая на дружеские отношения, якобы связывавшие Мальви с подозреваемым в шпионаже редактором пацифистской газеты «Бонне руж» В. Альмерейдой.