Западная Европа. 1917-й.

Стоит привести отзыв Ромена Роллана: «Ни Бриан, ни Рибо, — писал он 18 июня 1917 г., — не дошли еще до такого наглого самоуправства, до какого дошел граф Штюргк^[8]. Мы, благодарение богу, еще не видели у себя служащего… приговоренного к смерти за перепечатку и распространение антивоенных стихов (уже опубликованных в газетах), как это произошло в мае 1917 г. с Карлом Лангером из Фрейвальдена»^{156}.

В военной промышленности, в которой в 1917 г. было занято более полутора миллиона рабочих, рука об руку с Мальви и «в духе Мальви» действовал министр вооружения социалист А. Тома. Он способствовал организации на военных предприятиях потребительских кооперативов, рабочих столовых и т. п. При министерстве вооружения появились комиссии: жилищная, продовольственная, условий труда. В них наряду с хозяевами входили также и представители рабочих синдикатов (профсоюзов).

Все это были не бог весть какие нововведения, но Тома не стеснялся на их основании говорить о некоем «военном социализме», который он якобы вводит на предприятиях.

Его демагогия имела успех у отсталых рабочих и у многих буржуа. Ш. Моррас — лидер французского «интегрального национализма», монархист и один из самых реакционных политических деятелей Третьей республики— не скрывал своей симпатии к «социалисту». Он особенно ценил Тома за то, что «ни идея классовой борьбы, ни утопия социального равенства не ограничивают его горизонта»^{157}.

В феврале 1917 г. Тома издал циркуляр об учреждении на больших военных заводах института делегатов ателье (цехов). Предполагалось, что делегаты станут связующим звеном между рабочими и хозяевами и помогут последним предупреждать стачки.

Скажем, забегая вперед, что Тома начал усиленно насаждать делегатов цехов на предприятиях летом 1917 г., по возвращении из России, куда он ездил уговаривать русских рабочих продолжать войну. Очевидно, он рассчитывал теперь посредством этой пародии на рабочее самоуправление нейтрализовать революционизирующее влияние русских событий на французских рабочих. В циркулярах, им изданных, заботливо предусматривались меры, призванные «обезвредить» делегатов. Так, первоначально предполагалось, что делегаты станут выбираться рабочими по указанию хозяев или даже назначаться хозяевами. Когда это вызвало протесты рабочих, Тома дал им право свободного выбора делегатов. Но вскоре после этого он издал новый циркуляр, в котором говорилось, что если делегат будет «злоупотреблять своим авторитетом» и вообще «действовать вразрез со своей ролью примирителя»^{158}, то даже чин делегата не спасет его от отправки на фронт.

Однако рабочие не мирились с подобными установлениями. Они стремились превратить делегатов в подлинных выразителей своих интересов. Хозяева, напуганные событиями в России, видели в делегатах ателье чуть ли не подобие членов «русских Советов». Вокруг института, задуманного как орган «социального примирения», разгорелась отчаянная борьба.

Лила воду на мельницу Мальви и оборонческая пропаганда французского правительства, прессы (в том числе и социалистической «Юманите»). Оккупация части французской территории немцами позволяла им всем представлять французскую буржуазию — одну из застрельщиц мировой войны — невинной жертвой агрессии: «мы обороняемся», «на нас напали», «мы боремся за освобождение нашей территории». Моррас и вовсе заявил, что Франция «борется за свою независимость»^{159}.

В первые годы войны, пока военное истощение Франции и порожденная войной экономическая разруха еще не успели полностью сказаться, народные массы верили буржуазной пропаганде. Они были настроены оборончески, и политика «священного единения» приносила буржуазии свои плоды. Стачки происходили редко, а те, что происходили, представляли собой мелкие, непродолжительные, строго локализованные конфликты. Во Франции царило внешнее спокойствие.

Но в январе — феврале 1917 г. прошли упорные и длительные стачки на военных предприятиях. Одна из них, в Роанне, в которой участвовало более 6 тыс. человек, сопровождалась демонстрациями против войны. Она «приняла характер мятежа»^{160}.

Весна 1917 г. была запоздалой и холодной. В ряде коммун, в частности в промышленных коммунах Верхней Саонны, не хватало хлеба. В очередях за продуктами и топливом, затемно выстраивавшихся на улицах французских городов, раздавались мятежные возгласы, над головами торговцев, как писала газета «Тан», «сгущались тучи» народного гнева^{161}. Начались погромы продовольственных лавок и угольных складов.

I

В первые дни после свержения русского самодержавия во Франции, как и в других странах Антанты, была пущена в оборот (она продержалась недолго, события не замедлили ее опровергнуть) правительственная версия о том, что революция в России совершена ради более энергичного ведения войны. Усиленно муссировалось также сравнение русских событий с французской революцией конца XVIII в.^[9]

Империалистическая война, продолжения которой французские буржуа ожидали от русского пролетариата, приравнивалась ими к освободительным войнам французского Конвента.