Западная Европа. 1917-й.

Тенденция к подкупу, к коррупции, которая лежала в основе проектов об участии рабочих в прибылях, явственно сказалась и в ходе обсуждения в сенате 21 июня 1917 г. закона о предоставлении рабочим синдикатам полноты прав юридического лица. Практически речь шла о предоставлении им права неограниченного владения недвижимым имуществом. «Владение недвижимой собственностью, — утверждали сторонники закона, — сделает французские синдикаты и их членов умеренней и «спокойней». Они поймут, что «управление собственностью имеет одновременно свои трудности и свое величие»^{214}. Они станут собственниками сами.

Закон был принят.

Приверженцами «твердой политики» и «решительных действий» являлись члены парламентской правой, большинство членов центра и даже какая-то часть радикалов. В сенате их взгляды поддерживало большинство, а вне парламента — влиятельные консервативные газеты, такие, как «Тан» и «Фигаро». Их крайне правый фланг занимали монархисты. Из-за кулис в их духе действовало военное командование во главе с Петеном.

Чисто экономические требования забастовщиков особого внимания сторонников «твердой власти» не привлекали. Конечно, и здесь не обходилось без отдельных выпадов консервативной прессы. Редактор «Фигаро» А. Капю звал, например, своих единомышленников «сказать рабочим, что буржуа страдают от дороговизны так же, как и они, и что пора дискуссий на социальные темы уже прошла или еще не наступила»^{215}. Некоторый ропот вызвало и обсуждение в сенате закона об английской рабочей неделе. Сенаторы заявляли, что проект этот внесен в палату «под воздействием улицы» и что правительство не должно вмешиваться в регламентацию труда. Но, возражая против закона об английской рабочей неделе, сенаторы заранее знали, что они его примут: уж слишком грозными казались им раздававшиеся на улицах французских городов возгласы: «Долой войну!» «Этот проект закона архиплох, но это не помешает мне его принять», — говорил один сенатор. «Те, кто выступает против вас, те будут голосовать за вас», — обращался к членам правительства другой^{216}.

Закон об английской рабочей неделе сенат действительно принял без каких-либо изменений и добавлений.

Но если правые и готовы были примириться с грошовой прибавкой к заработной плате, которой добились весной 1917 г. работницы, и даже на худой конец с некоторым сокращением их рабочего дня, то с политическим, антивоенным характером рабочих выступлений они примириться не хотели. Он их тревожил и возмущал чрезвычайно. А так как рабочее движение во Франции все более приобретало именно такой, антивоенный, характер, то правые яростно обрушились на рабочие организации, митинги, собрания, стачки.

Практические требования правых по борьбе с рабочим движением представляли собой целую шкалу оттенков. Все они резко критиковали «инерцию» правительства и призывали «ударить без промедления по пропагандистам мира». Более умеренные считали, что для этого достаточно решительного применения уже существующих законов. Более крайние звали к изданию новых, особо суровых. Одни заявляли, что стачки, даже и в гражданской промышленности, следует запретить. Другие требовали, чтобы мобилизованным рабочим военных предприятий платили не больше, чем солдатам на фронте. Наиболее оголтелые настаивали на роспуске рабочих синдикатов, бирж труда, на аресте их лидеров. А так как подобные требования, идя вразрез с политикой «священного единения», наталкивались на противодействие Мальви и так как Мальви не смог удержать стачечное движение мая-июня 1917 г. в рамках чисто экономических требований, то нападки на либерального министра внутренних дел не прекращались.

Тот факт, что Мальви был близок с одним из лидеров радикал-социалистов Ж. Кайо, в котором видели в то время главу французского буржуазного пацифизма, делал эти нападки еще ожесточенней. Велись они широким фронтом, исходили от газет, сенаторов, депутатов. «Это непостижимо, что правительство не препятствует пацифистской пропаганде в час, когда моральное состояние страны так нуждается в укреплении! — восклицал Эрве. — Чего ждут, почему не запрещают газеты и брошюры, которые творят это дело измены? Скажут — свобода?.. А что это такое — свобода? До конца войны мы не знаем ничего, кроме общественного спасения!»^{217}.