Четвертым автором Вико стал Гуго Гроций, который в работе «О праве войны и мира» поставил вопрос о плодотворности союза философии и филологии. Первая — наука об истинном — вторая — о точном знании — встречаются на пути понимания, что философия больше, чем чистый концептуализм, а филология — не только грамматология. Гроций, полагает Вико, «приводит в систему универсального права всю философию и филологию, историю вымышленного либо определенного, помещает все в лоно истории трех языков — еврейского, греческого и латинского».
Мы видим теперь теоретический проект Вико — удержать вместе мир универсальных идей Платона, мир фактов Тацита, и с помощью филологического инструментария Гроция применить сумму этих знаний к миру языков, нравов, обычаев, гражданских и религиозных установлений, чтобы продвинуть, наконец, бэконовскую «ученую республику» к жизни.
Единство и различия философии и филологии
Дух исторических сочинений Вико устремлен к жизнеспособному синтезу универсального и частного, абстрактного и конкретного, идеального и действительного. Для этого, по его мнению, необходим союз философии и филологии. Философия без филологии пуста, а филология без философии слепа. При этом речь идет не о правильном распределении ролей, а об одной целостной науке. Вопреки абстрактной философии картезианства, Вико интересуют лишь те универсальные принципы, ценность и плодотворность которых подтверждается реальной историей в ее фазовом развитии. Не априорные философские принципы с их аподиктической силой и не отдельные утверждения, подтверждающие или отрицающие те или иные факты, — его интересует теоретическая система как целое, факты исторической эпохи вместе взятые, от обычаев до религиозных и гражданских институтов, наречий, преданий.
Филология, с другой стороны, непонятна в отрыве от теоретической информации, когда она не отдает себе отчета в безмерном богатстве смыслов, таящихся в документах. Кому нужна филология неартикулированная в аналитической плоскости?
Она может стать наукой только тогда, когда обнаружит в себе корни вечной идеальной истории, поверх которой течет история всех наций, событий растворенных во времени. И в самом деле, ведь нет нейтральных, лишенных теоретических предпосылок фактов. Реконструировать теоретическую картину, соединить ее с филологическими исследованиями, — значит подняться от грамматики до строгой науки лингвистики.
Филология, конечно, ориентирована на уточнение различных языковых фактов мифологии, поэзии, древностей. Она становится доктриной тогда, когда интересуется всем этим как социальным продуктом. Фактографическое описание вообще невозможно, или, во всяком случае, неполно, если оно не опирается на философское понятие истинного. Истинное — это идея философии, определенное — это факт филологии. Но и истина и определенность, истина и факт в конечном итоге взаимообратимы. Нет истины вне факта или истины без факта, есть факт в истине и истина в факте. Таким образом, речь теперь идет о верификации определенного и об определении истинного. В итоге мы получаем науку о том и о другом. Теоретико-эмпирический дискурс Вико удерживает несводимость и нераздельность точного и истинного в редком для любой эпохи равновесии. Платоновский «человек, каким он должен быть» сливается с тацитовским «человеком, каким он стал в действительности».
Напоминая спинозовскую максиму
Истина, которой философия оснащает филологию
Мы говорили о том, что филология нуждается в оправдании философией. Без этого симбиоза непонятны ни та, ни другая. Так каковы же принципы, характеризующие философию, какова грамматика исторического универсума? В «Новой науке» Вико перечисляет десять оснований, согласно которым можно анализировать жизненный мир наций на почве науки, которая, говорил еще Аристотель, должна быть вечной и универсальной. Для придания рационального статуса исторической науке нужны некоторые аксиомы.