Западная философия от истоков до наших дней. Т. 3. От Возрождения до Канта

Бруно в работе «О тенях идей» явно присоединяется к Гермесу Трисмегисту, убежденному, что «египетская» религия лучше христианской, поскольку это религия ума, реализующаяся в преодолении культа солнца, видимого образа солнца идеального, каковым является интеллект. «Тени идей» не осязаемы, они скорее (в контексте Бруно) «магические образы», блики Божественного разума, копиями которых являются осязаемые вещи. Обретая эти «магические образы», можно получить в уме слепок универсума, а значит, не только удивительную память, но и активизацию всех способностей человека.

Далее в работе представлена серия образов, на основе которых Бруно организует систему памяти, вслед за Фичино, на плотиновской основе.

Итак, Бруно парижского периода предстает как реформатор магико-герметической традиции. Но примирение этой доктрины с христианской догматикой, которого добивался Фичино, его больше не заботит, он решил идти до конца.

Вселенная Бруно и ее значение

После Франции — наиболее значительного этапа в карьере Бруно — наступил черед Англии, где он написал и опубликовал итальянские диалоги, являющиеся лучшими в его творчестве.

Прежде чем говорить об их содержании (оно получило дальнейшее развитие и углубление в поэмах на латинском языке, написанных и опубликованных в Германии), стоит напомнить, как Бруно появился перед англичанами, учеными Оксфордского университета. Недавно обнаруженные документы (найденные Р. Мак Налти) сообщают нам о темах лекций Бруно в Оксфорде и о реакции слушателей. Он излагал коперниканскую картину универсума, гелиоцентрическую концепцию бесконечности космоса, связав ее с астральной магией и солярным культом, предложенным Фичино. Но один из ученых «нашел, что, как первая, так и вторая лекции были заимствованы, почти слово в слово, из работ Марсилио Фичино» (в частности, из работы De vita coelitus comparanda). Разгорелся скандал, который вынудил Бруно быстро ретироваться от «педантов-грамматиков» из Оксфорда, которые ничего не поняли в его рассуждениях. Он создавал образ возрожденческого мага, владеющего новой «египетской» религией в герметическом откровении, культ deus in rebus, Бога, присутствующего в вещах. В «Изгнании» «египетская» тема усиливается, а «мудрейший Меркурий Египтянин», т. е. Гермес Трисмегист, выступает как источник знания. Идея «бога в вещах» и магия, понимаемая как мудрость, восходят к «интеллигибельному солнцу», которое открывается миру то в большей, то в меньшей степени. «Магия, — уточняет Бруно, — в той мере, в какой она обращается к сверхъестественному, является божественной; а в той, в какой она обращена к созерцанию природы и к раскрытию ее секретов, она природная; и она выступает математической посредницей в том, что касается рассуждений и действий души на границе телесного и духовного, духовного и интеллектуального».

«Египтянство» Бруно — это форма языческой религии, на которой он хочет основать реформу нравственного порядка. Но каковы ее философские основы?

Мы уже неоднократно подчеркивали, что речь идет по сути о заимствованных из неоплатонизма основах, с подчеркнуто пантеистическими акцентами, об идеях элейской школы и тематике Авицеброна. Выше всего Бруно ставит «причину», или высшее «начало», именуемое им также Сверхразумом, от которого происходит все, но который сам при этом остается для нас непознаваемым. Весь универсум (вселенная) есть следствие этого начала; но из знания следствия нельзя получить знание причины, так же как от статуи невозможно перейти к образу скульптора — ее создателя. Это начало — не что иное, как Единое Плотина. Бруно пишет: «От божественной субстанции — как потому, что она бесконечна, так и потому, что она бесконечно далека от результатов нашей дискурсивной деятельности, — у нас нет ничего, кроме останков (говорят последователи Платона); отдаленного эффекта (говорят перипатетики); облачения (говорят каббалисты); спин и задов (говорят талмудисты); зеркал, теней и загадок (говорит Апокалипсис)». Сравнение со статуей в значительной степени неадекватно, добавляет Бруно, ведь статуя, являясь законченным произведением, может быть познана полностью; вселенная же бесконечна, и поэтому «сложно познать первопричину и начало по его следствию». Но не в метафизике креационизма, а в контексте плотиновской мысли эти утверждения обретают смысл.

Как у Плотина от высшего начала происходит Разум, так, по аналогии, Бруно говорит о всеобщем Разуме, но он понимает его в духе имманентизма, как «разум в вещах», это — способность мировой Души. От нее берут начало все формы материи, составляющие с ней неразрывное единство: «Этого хочет Нолан, Разум, дающий жизнь всему, названный (так) пифагорейцами. Это Тимей, дающий формы; Душа как формальное начало, названная ими источником форм; материя, из которой творится и формуется любая вещь — хранилище форм».