Западня

Ватутин нахмурился, пожевал нижнюю губу и ничего не сказал. Он явно был в замешательстве и не понимал, что от него требуется.

— Вы понимаете, что я вам говорю? — Балакирев повысил голос.

— Ну… — выдавил тот. — К чему вы это?

— Вы когда ее видели в последний раз?

— Кого? Ольгу-то? Сами же говорите — пятого. Как раз получка…

— И после — ни разу?

— Да когда же… Ни разу.

— Что делали в последние выходные — вспомнить можете?

— Работал, — мрачно ответил Ватутин. — У меня выходных нет. Тут все прогнило, то и дело где-то рванет, а я чини.

— В ночь с субботы на воскресенье тоже трубы чинили?

— Это вы к чему? — непонимающе переспросил тот. — В ночь? Да нет, аварии не было.

— Где же вы были? Здесь? Или, может, выходили куда?

— Я по ночам не шляюсь, — с достоинством ответил Ватутин.

— Может, все-таки вышли прогуляться? Или к вам кто зашел?

Тот окончательно запаниковал:

— Говорите прямо, что вам нужно-то? Или я вообще отвечать не буду!

— Я вас прямо и спрашиваю. Меня интересует ночь с субботы на воскресенье. Ночь двадцать третьего числа. Вы этой ночью с дочерью не виделись?

Ватутин наконец понял. Его припухшие глаза вдруг расширились, он выпустил вилку, которую во время разговора вертел и мял в огромных темных руках. Мягкий серый алюминий был основательно погнут.

— Это когда ее убили?! — Он сглотнул и с трудом выговорил:

— Да вы чего? Вы что ко мне сюда пришли?!

Вы к чему все это?!

— Не виделись? — настойчиво повторил следователь. — Откуда же у вас этот плейер? Он оказался у вашей дочери после пятого мая. Я вам даже точно скажу когда. Двадцатого числа. Если вы не виделись после пятого — как он к вам попал? Может, объясните?

Ватутин окончательно лишился дара речи. Он сидел, тупо глядя на следователя, без тени мысли во взгляде.

Потом, будто решившись на что-то важное, встал, подошел к окну, снял кусок хлеба с поминальной рюмки и залпом ее осушил. Застыл с изумленным выражением лица, понюхал опустевшую рюмку… И процедил:

— Гады. Воды налили! Кто же водку-то выпил?! Я ведь вычислю, пусть даже не надеются! Это же надо совесть последнюю пропить — обидеть девчонку! Поминали ведь ее, гады! За мой счет выпивали, так хорошо посидели, и на тебе!

— Вы бы лучше о другом подумали, — бросил ему Балакирев. — В камере водки не будет. Откуда плейер?

— Да в шкафу лежал! — с отчаянием воскликнул тот. — Клянусь — в шкафу!

— Кто же его туда положил?

— А я знаю? Олька, наверное!

— Ну, все, я вас понял. — Балакирев встал и уложил в кейс пакет с плейером. Туда же спрятал нож. Ватутин затравленно следил за ним, теребя в руках фотографию дочери и кусок хлеба. Хлеб крошился у него в пальцах, крошки падали на пол.

— Поедете с нами, — заявил следователь, застегнув кейс.

— По какому праву? — слабо воспротивился тот, но его оборвали:

— За права еще успеете побороться. До выяснения обстоятельств я вас задерживаю. Может, вспомните, наконец, как у вас очутился плейер. Идемте.

Когда Ватутина вели по коридору, вслед процессии изо всех дверей высовывались головы. Неведомыми путями по общаге распространился слух — сантехника арестовали по уголовному делу. Крохотный мальчишка, ехавший навстречу по коридору на бренчащем велосипеде, испуганно шарахнулся в сторону. Его тут же утащила в комнату женщина в растерзанном халате. Ватутин шепотом просил не позорить его и вывести через запасной выход — все равно там гвозди повыдергивали. Но его никто не слушал.

…Вечером сделали еще одну попытку с ним поговорить. С прежним результатом — тот с пеной возле губ клялся, что плейер у него забыла дочь, что раньше он его в глаза не видел и что после пятого мая с Ольгой не виделся. Что он делал в воскресенье на рассвете, когда погибла Ольга, Ватутин вспомнить не мог. Отвечал неуверенно, но лаконично: «Спал, наверное». Балакирев задал ему еще один вопрос — чем он занимался вечером двадцать пятого числа? Тот развел руками:

— Ну, я вам скажу! Если вас спросить — вы ответите?! Вот и я не могу!

Балакирев отдал нож, найденный у Ватутина, на экспертизу. Эксперты были перегружены работой и быстро сделать не обещали. Одно ему сказали точно — судя по форме лезвия и виду полученной раны, Ольга могла быть убита именно этим ножом. Также, как и Мулевин. Характер полученных ранений у обоих был один и тот же. Манера нанесения удара — одна, тут сомнений не было.

— Попробуем почистить нож, может, найдем следы крови, — пообещали Балакиреву. — Но скоро не жди. Не раньше чем через два дня.

Когда Ватутина спросили, откуда у него взялся нож, этот человек, одновременно замкнутый и задиристый, неожиданно разрыдался. Он уронил голову на стопку бумаг на столе Балакирева и жалобно, по-бабьи подвывая, просил его отпустить. Никого он не трогал — вот вам крест!

Его увели.

Глава 8

Михаил сдержал слово — он добился, чтобы в газете была опубликована не маленькая информация о спектакле «Пионовый фонарь», а развернутая статья. На другой день после выхода газеты ему позвонила Ирина — она уже Прочла статью. Звонок его разбудил — режиссерша оказалась ранней пташкой и, видимо, считала, что если она не спит в десять утра, то и другие не должны.