Западня

А потом они опять долго бежали вдоль берега, и редкие выстрелы позади наконец совсем умолкли. Внезапно Егоров почти упал на плоский, с острыми краями камень, торчавший из воды, и, прижав к груди руки, зашелся долгим, надрывным кашлем.

Тоня нагнулась над ним и прикоснулась к его ладоням: пальцы судорожно дрожали, он задыхался.

— Что с тобой?.. — спросила она, чувствуя, как ее охватывает страх. — Ты ранен?..

— Ничего!.. Ничего!.. — ответил он, борясь с новым приступом кашля. — Пойдем!.. Сейчас пойдем…

И тут впервые Тоня заметила на его плече темное пятно — оно расползлось по рубашке, захватывая всю правую сторону груди.

— Ты же ранен! — крикнула она. — Ты ранен!.. Это пуля?! — Она невольно дотронулась до рубашки и содрогнулась, ощутив кончиками пальцев теплую клейкую кровь. — Дай перевяжу!..

Он пробовал протестовать:

— Не сейчас!.. Нам надо торопиться…

Но Тоня быстро скинула с себя гимнастерку и, разорвав ее на полосы, крепко стянула раненое плечо.

— Не так сильно!

— А ты хочешь истечь кровью?!

— Пойдем!.. Пойдем!.. — проговорил он и, собравшись с силами, с трудом поднялся; теперь ему была нужна опора, и Тоня осторожно обхватила его рукой, стараясь не касаться раны.

— Когда же тебя ранило?

— Когда?.. — Он кашлянул и со злостью выкрикнул: — Подольше бы ты со своим румыном болтала, так нас совсем бы прихлопнули!

В другое время Тоня стала бы защищаться, но сейчас она ощутила всю безмерность своей вины перед Егоровым. Все эти месяцы она держала его от себя на большом расстоянии не только для конспирации, но и потому, что Егоров сковывал ее своей постоянной утомительной заботой. Иногда она ловила себя на мысли, что, подавленное ежедневными, даже каждочасными тревогами, когда-то яркое чувство тускнеет, угасает.

И вот в эти минуты, темной ветреной ночью, на пустынном берегу, она вновь ощутила до боли нежность к Егорову. Нет, она не может, не имеет права его потерять. И если силы его окончательно покинут, и если он не сможет идти, она будет тащить его на себе, пока не иссякнут ее силы. А если их окружат, она знает, что сделает.

— Отдай револьвер! — сказала она.

Он пробовал отстоять свое право стрелять в случае опасности, но она решительным движением отобрала оружие.

— Слушайся меня, Геня!.. Обопрись о мое плечо… Идем, идем!..

Когда начало светать, они уже достигли небольшого перелеска позади Люстдорфа и спрятались в глубоком, заброшенном окопе.

Глава вторая

— Федор Михайлович! Но ведь Савицкий приказал действовать немедленно! Я не могу отсиживаться тут до конца войны.

— Отсиживаться? Выбирай слова!..

Тоня тяжко перевела дыхание. Она сидела рядом с Федором Михайловичем, который лежал на соломенном тюфяке в низком каземате, освещенном желтоватым светом «летучей мыши».

Раненный в грудь, он потерял много крови, и если бы не партизанский врач Колесов, до войны лечивший глаза в клинике Филатова, а теперь единственная надежда партизан в случаях, требовавших немедленного врачебного вмешательства, он бы наверняка погиб.

Когда Коротков сказал Тоне, что Федора Михайловича убили в заварухе у входа в катакомбы, он был уверен, что его пуля достигла цели. Конечно, он не хотел играть комедию «спасения», но на этом настаивал Штуммер, понимая, что человек, который с ним встречался, потребует новых и более глубоких доказательств связи с руководством одесского подполья.

Скорее, скорее бы отсюда выбраться! Как хорошо сейчас на берегу моря. Шуршат тихие волны. А где-то там, вдалеке, где светло-голубое небо сливается с морем, плывет белый корабль. Год жизни — за один только час… да где там — за одну минуту счастья посидеть на берегу, всматриваясь в даль, ощущая на своих щеках порывы теплого соленого ветра!

Когда-то, перед войной, — это время казалось ей невероятно далеким — она прочитала «Шагреневую кожу» Бальзака. Многого тогда не поняла, и только теперь ловила себя на мысли, что понимает искушение человека, решившего заплатить самую высокую цену за миг счастья.

Кто знает, читал ли Федор Михайлович эту книгу, а если даже читал, то вряд ли его можно смягчить ссылками на классические примеры. Он и носа не позволяет Тоне высунуть из катакомб. Монотонно текущее время давит невыносимо. А с Егоровым, за жизнь которого уже можно было не беспокоиться — сквозная рана плеча начала заживать, пуля, к счастью, не задела кости, — она уже договорилась о необходимости установить связь с Леоном Петреску.

Савицкому стали известны многие обстоятельства, связанные с планами обороны Одессы гитлеровским командованием, и в штабе армии были разработаны новые задания разведгруппе.

По мере отступления вражеских армий у них оставалось все меньше надежных коммуникаций, по которым могло поступать снабжение. Поэтому Одесский порт превратился в одну из ключевых баз для всех южных группировок. Сюда из Констанцы приходили корабли с войсками и техникой, отсюда те же корабли вывозили раненых, хлеб и награбленное имущество.

Знать, что делается в порту, советскому командованию крайне важно. А по мере наступления нашей армии эта необходимость возрастала с каждым днем.