Западня

Федор Михайлович и сам не знал, какие силы в нем таятся. Он давно привык волочить ноги и ходить с согбенной спиной, а сейчас в этой холодной ночи, в этих враждебных, промозглых камышах ощущал в себе юношескую силу и подвижность.

Солдаты не решались входить в плавни. Ложились между рельсами, прятались за колесами вагонов. Несколько гранат, брошенных в камыши, разорвались в стороне, не причинив вреда.

Но вот остались последние патроны. Сколько же времени он продержался? Полчаса? Или больше? Сейчас надо уходить. В кармане все еще лежит граната, но бросить ее он не вправе…

Через десять минут он уже перебрался через насыпь и вновь скрылся в камышах. Искать в полной тьме людей из своей группы было совершенно бессмысленно.

«Передал ли Кира радиограмму?.. — думал Федор Михайлович. — Ведь если самолеты задержатся хоть на несколько часов, произойдет катастрофа: молодежь решит, что ее обманули. Подоспеют каратели, и начнется кровавая облава…»

Так или иначе, но остается одно — ждать рассвета.

Глава пятая

Поздно вечером Савицкий сам пришел в хатку, где обосновались офицеры. Он не успел еще сказать ни слова, но весь его облик свидетельствовал о том, что час настал.

Перед выездом на аэродром офицеры сменили военную форму на гражданскую одежду. Сам Корнев тщательно осмотрел каждого. Выпили по сто граммов, закусили тушенкой и пошли к самолетам. На пустынном аэродроме механики заканчивали осмотр моторов.

— Ну, ребята, держись дружно! — напутствовал подполковник Корнев.

Распарывая ночные облака, самолеты мерно гудели. Дьяченко и Егоров молча сидели в хвосте, стянутые парашютными ремнями, и каждый по-своему представлял себе свое близкое будущее. До линии фронта оставались считанные минуты.

Сумеют ли они прорваться сквозь заградительный огонь?

Дьяченко прислонился к стеклу иллюминатора и посмотрел вниз. Кромешная тьма! Лишь где-то вдалеке шарят по небу синеватые лучи прожекторов да желтеют сполохи пламени, которые, вспыхивая на земле, быстро угасают. Где-то бомбят.

Поколебавшись, Дьяченко коснулся руки Егорова. Тот обернулся.

— Слушай, Егоров!

Геня показал на уши — не слышно, мешают гудящие моторы, — и чуть придвинулся к Дьяченко.

Дьяченко нагнулся к его уху:

— Геня, забудь все…

Егоров понял, улыбнулся, пожал ему руку выше локтя и вновь откинулся назад.

У Дьяченко немного отлегло от души. Сейчас, когда они оказались вдвоем, он почувствовал в Егорове то спокойствие, которого ему не хватало.

Внутренняя собранность в минуты опасности была свойственна Егорову. Отец, который командовал полком на Украине, любил повторять слова Суворова: «Никогда никому не навязывайся и никогда ни от чего не отказывайся». «Не лезь в пекло, если туда тебя не посылают, а уж если послали, не ищи лазеек, иди вперед, борись» — так отец истолковывал эту поговорку. И Егоров, запомнив ее с детства, тоже часто повторял ее, особено когда обсуждал с Тоней ее дела и он удерживал девушку, как ему казалось, от безрассудных порывов.

Ах, Тоня, Тоня!.. Она представлялась ему такой маленькой, хрупкой! То, что она не погибла до сих пор в этой страшной войне, казалось ему чудом. И если бы это было в его власти, он немедленно отослал бы ее в Ташкент.

Так же как и Дьяченко, Тоня была украинка. Почему-то Егоров так и не запомнил ее отчества. Он и фамилии-то ее долго не знал…

Яркий луч света ударил откуда-то снизу, все иллюминаторы засверкали, внутри фюзеляжа все засветилось фиолетовым светом.

— Линия фронта! — крикнул Дьяченко и отшатнулся от оконца, словно боясь, что в него влетит пуля.

Мерно гудели моторы.

Пилот сделал крутой вираж, и самолет ушел еще выше, зарывшись в облака. Слева и справа замелькали яркие, добела раскаленные молнии. Линия фронта!..

Этакая дьявольская иллюминация, красивая, если смотреть со стороны. По самолету били автоматические зенитки, но летчик все время менял курс, сбивая артиллеристов с толку.

И опять мгла. Самолет летит в облаках. Не видно ни земли, ни звезд. Егоров взглянул на часы, три часа утра. Летчик говорил, что в заданном для приземления районе они будут примерно в четверть четвертого. Какое-то время потеряли на маневрировании, но все равно пора собираться.

Дьяченко понял, что наступают последние минуты перед прыжком. Самолет стал снижаться…

Вот распахнулась дверь кабины пилота, и штурман, немолодой, сухощавый человек, стараясь не споткнуться о ящики, деловито прошел в конец фюзеляжа, рывком распахнул дверь.

— Желаю удачи! — сказал он. — Быстрее, ребята! Высота тысяча метров!

Егоров на мгновение задержал руку штурмана в своей, кинулся во тьму головой вниз.

— Быстрее! — крикнул штурман Дьяченко. — Ну давай!..

Дьяченко приостановился, чтобы собраться с духом и рухнул в бездну.

Мрак… И лишь вдалеке буйство прожекторов, полосующих небо ослепительными лучами, яростно разрубающих его на части.

В какой момент его рука вырвала кольцо, Дьяченко и сам не помнил. Но, когда над головой громко щелкнул раскрывшийся парашют, Дьяченко пришел в себя. Земли он не видел, но она угадывалась по приближающимся снизу редким, разрозненным огням.