Западня

На фронте назревает новое сражение. Остается одно: заглянуть в секретные планы и приказы противника, как бы это ни было сложно. Голубая мечта каждого начальника разведки — заслать во вражеский штаб своего человека, но удается это редко и очень немногим. Можно, конечно, завербовать, но и на это требуется время, а главное, никогда нет уверенности, что этим каналом не воспользуется вражеская разведка, чтобы вести свою игру.

Короче говоря, план Савицкого состоял из двух слов: похитить Фолькенеца. И главным звеном в этом плане была Зинаида Тюллер. Савицкий точно знал из донесений, что она старается уклониться от выполнения каких бы то ни было заданий. Что поделаешь! Зато надежной приманкой она стала вне зависимости от того, хотела этого или нет. Но как сделать, чтобы Фолькенец в определенное время оказался на берегу моря в районе Люстдорфа? Как это сделать? Подготовка и осуществление операции возлагаются на Егорова, Дьяченко и Тоню. Им поможет Кравчук, который будет поддерживать связь со штабом по рации.

Изложенный суховатым военным языком, план деловит, как чертеж на кальке. Все линии прочерчены и, кажется, все важное предусмотрено.

Но никогда не знаешь, что придет в голову Корневу.

— А вы уверены, что этот самый Фолькенец заговорит? — спросил он, хмуро пожевывая мундштук папиросы.

Савицкий подумал о том, что нет на свете человека более земного, чем Корнев. Вот уж никому не даст взлететь к облакам!

— Ну хорошо, — сказал Савицкий, — я скажу, почему я уверен. Показания пленного помнишь?

Рыжеватые зрачки Корнева сузились, нижняя губа, выпятившись, подняла папиросу кверху.

Савицкий, сдерживаясь, отвел глаза.

— Ну так вот. Пленный говорил о Фолькенеце как о человеке, который делает карьеру.

— Но ведь у нас он ее не будет делать!

— Справедливо. Но такие люди обычно цепляются за жизнь. Кроме того, ты забываешь, что сейчас не сорок первый, а сорок четвертый год!

— Это, пожалуй, единственный убедительный довод. Но он слишком общий. А если Фолькенец все же верит в победу?.. Может быть, он убежден, что сумеет выкрутиться даже в случае поражения.

Савицкий несколько мгновений смотрел на Корнева радостным, просветленным взглядом. Так смотрят дети на птичку, которая попалась им в руки: они стараются держать ее осторожно, оберегая крылышки, но все же достаточно крепко, чтобы не дать вырваться.

— Вы считаете, что, попав к нам, он сумеет выкрутиться?.. Или будет считать, что выкрутился, раз уже находится у нас?

В результате долгого и шумного спора с Корневым, который поначалу всю эту затею считал чистейшей воды авантюрой, Савицкий прямо спросил:

— Значит, ты предлагаешь отказаться от этой операции? Так я тебя понял?

— Нет, не так, — возразил Корнев. — Просто я думаю, что спешить с этим делом нельзя — мы завалим и своих людей и подводников. Сначала наши «одесситы» должны на месте вступить в контакт с Зинаидой Тюллер, черт бы ее побрал! И тогда может возникнуть вариант более рациональный. Вот мое мнение.

Савицкий согласился и доложил командующему армией, что операция на какое-то время откладывается: «Будем надеяться, что не на столь уж длительный срок», — закончил он, покидая штаб.

Глава вторая

Пересекая линию фронта, Егоров был предупрежден, что не должен искать убежища у Зинаиды Тюллер. А к Тоне ему разрешили явиться лишь в «самом крайнем случае». Оставалась явка в одном из домов близ Куликова поля, у инженера Ивана Антоновича Бориславского, служившего на судоремонтном заводе.

С утра Геннадий неторопливо бродил по городу, стараясь погасить нарастающее чувство тревоги. Да, все оказалось еще сложнее, чем он думал. Выходит, что даже там, в штабе армии, он был ближе к Тоне, чем сейчас. Прежде чем он сможет приходить к ней, не вызывая ни у кого подозрений, надо как бы заново выстроить отношения. Они должны будут «познакомиться» так, чтобы у посторонних не возникло и отдаленных подозрений. В конце концов, могла же такая девушка, как Тоня, приглянуться молодому специалисту по фруктам.

Нет, он не мог назвать себя просто «фруктовщиком» — какое-то старорежимное слово, а вот «молодой специалист» звучит совсем по-иному. На фруктовой базе, где он работал, его так и называли.

Утренняя Одесса показалась ему гораздо более приветливой. На углу Дерибасовской висел красочный плакат, извещавший о концерте русского певца Николая Лещенко. О, Лещенко! Когда-то на чердаке, в ящике разбитого граммофона, он нашел треснувшую пластинку с выцветшим ярлычком фирмы «Пате» — «Чубчик». Так неужели он жив, этот самый Лещенко?

Геннадий был голоден. Он зашел в небольшое кафе на Дерибасовской, присел за столик. За стойкой перетирал бокалы старый румын с тщательно расчесанной черной бородкой. Заметив вошедшего, он приветливо улыбнулся и кивнул официанту.

— Яичницу. И кофе, — сказал Егоров, незаметно оглядывая посетителей.

В углу за столиком о чем-то спорили двое пожилых мужчин. Один из них, в черном помятом костюме, держал в правой руке портмоне из крокодиловой кожи, а в левой — пачку каких-то бумаг с огромным двуглавым орлом.