Западня (СИ)

Природа здесь была необычайно красивой. Словно зеленое кружево окружал стены монастыря лес. Он хранил безмолвие, защищал от суеты и беспокойства мирской жизни. Стремительная река, проносившая свои воды мимо монастырских стен, как бы напоминала о быстротечности земной жизни. А высокое голубое небо, похожее на своды небесного храма, всегда было чистым, так, что Алине казалось, что здесь никогда не бывает дождя.

Однако, Алина чувствовала здесь себя неуютно. Ей казалось, что монахини недовольны ее появлением, что она нарушила их уединение, их размеренную аскетичную жизнь. В монастыре кроме игуменьи было десять монахинь, в основном пожилых женщин, две из которых совсем древние. Большую часть времени они проводили на службе в храме, либо исполняли послушание или молились уединенно в своих кельях. Поэтому Алина их видела редко. Кроме насельниц в монастыре жили четыре трудницы, попавшие сюда по разным причинам. Кто-то из-за трагедии в личной жизни, кто из-за болезни, а кто из стремления найти свой путь к Господу.

Самая молодая из всех София жила здесь уже три года. Именно с ней у Алины с самого первого дня сложились более близкие отношения.

София в прошлом была достаточно известной журналисткой. В монастырь приехала пожить, посмотреть, чтобы потом написать статью о жизни монахинь. Настоятельница сначала не захотела ее пускать. Но побеседовав с девушкой, как-то посмотрела на нее по-особенному и разрешила.

София осталась на месяц. Жила, как трудница, соблюдая неукоснительно строгий распорядок дня. Посещала все службы, выполняла безропотно самые тяжелые и непривычные для городской светской дамы послушания: коровник чистила, помещения убирала, на огороде трудилась.

— Я думала, — рассказывала она Алине, — нужно испытать все тяготы монастырской жизни самой, чтобы потом написать блестящий достоверный репортаж. Сначала было очень тяжело, хотела бросить все и уехать, но прошел месяц, потом полгода, а позже вдругчто-то случилось с моей головой, переключился какой-то тумблер. Как будто бы я вскарабкалась на высокую гору и посмотрела на свою жизнь сверху. Я не из тех, кто пришел в монастырь от горя спасаться, — продолжала София, — я и верующей-то особо не была.

Бабушка, конечно, ненавязчиво учила меня, когда я начинала спорить с ней:

— Ну вот, докажи, бабуля, что Бог есть. Где же он, если люди в космос летали, а его там не видели? — заносчиво говорила я, будучи еще школьницей.

Бабушка не то, чтобы возражала, но, мягко как бы оберегая меня, просила:

— Не кричи, внученька. Скажи лучше: «Есть Бог, нет, я не знаю». Я только руками всплескивала и думала: «Опять она за свое».

Однажды поздно вечером, засиделась за уроками. Очень спать хотелось, а еще стихи нужно было учить. Я ученица была прилежная и никогда не позволяла себе пойти в школу с невыученными уроками.

«Вот если бы свет потух, что-нибудь на подстанции случилось, тогда невыученный стих была бы не моя вина, — размышляла я, зевая во весь рот. Потом, вспомнив наш разговор с бабушкой, я с усмешкой подумала: «Если Бог есть, то свет….» Не успела я мысленно договорить слово «погаснет», как в комнате стало темно. Я почувствовала такой страх, как будто я маленькая неразумная букашечка, ползу прямо в огонь. Но свет тут же загорелся, и я с облегчением подумала «Это, наверное, совпадение». У нас электричество этой зимой часто барахлило.

Если я, играя на улице, нечаянно упаду и расшибусь, то бабушка без конца повторяла:

«Господи, прости Христа ради! Господи, прости Христа ради!» — говорила она, оглаживая меня, сгибая руки и ноги, — не поломала ли я чего.

Я возмущалась:

— Зачем ты, ба, говоришь это! Вместо того, чтобы меня жалеть, ты просишь прощения у Бога. Я что же, еще и виновата, что упала?

Моя мудрая бабушка опять не спорила и не убеждала меня ни в чем, а тихонечко так говорила:

— А ты, Софьюшка, не злись. Так нужно говорить. Так моя бабушка говорила, когда я в детстве падала, и ты так скажешь, когда у тебя дети будут.

«Смешная!» — думала я с высоты своих двенадцати лет.

Когда кто-нибудь болел в нашей семье или, случалось, грозила беда, бабушка постоянно бормотала «Господи помилуй, Господи помилуй!» В такие тяжелые минуты я не лезла к ней с расспросами, потому что замечала, что и мама, что-то шепчет. К моему крайнему удивлению, когда мама тяжело и внезапно заболела, я услышала эти слова от отца, который всю жизнь был идейный коммунист, атеист то есть.

Моя бабушка не уговаривала меня верить в Бога, не заставляла ходить в храм. Но слова, оброненные ею, как бы ненароком, почему-то врезались в мою память и сохранялись там до поры до времени. А когда я оказалась в монастыре, как то очень явственно вспомнились и, мне стал понятен их смысл. Все пазлы сошлись, образуя такую очевидную и гармоничную картину, что даже странно стало, как мне все это раньше не приходило в голову.