Западня свободы

— К сожалению, это все, чем я располагаю. — Это было не совсем так, но я прекрасно понимал, что никакой защитник не поможет мне в этом деле, так что не имело смысла бросать деньги на ветер.

— Понятно. Что ж, в таком случае вам назначат защитника в суде. Только уж не по вашему выбору. Впрочем, я постараюсь, используя свое влияние, нажать кое на какие пружины, и, может, вам достанется нужный человек. — Он взял папку и раскрыл ее. — А теперь расскажите мне подробно как провели то утро. — Он помолчал. — Мне, в частности, уже известно, что вы тогда не завтракали в отеле.

— Я плохо спал ночью, поэтому встал рано и вышел погулять.

Маскелл вздохнул.

— Куда же вы направились, мистер Риарден?

Я подумал.

— Я направился в Гайд-парк и дошел до Круглого пруда. Там расположен Кенсингтонский дворец, — интересное здание. К сожалению в тот ранний час он был еще закрыт.

— Я понимаю, что рано утром в Гайд-парке и в Кенсингтон-гарденс народу немного. И все же, говорили вы с кем-нибудь по дороге? Расспрашивали о чем-нибудь? О времени открытия дворца, например?

— Да нет, некого было расспрашивать.

— Хорошо. Что вы делали дальше?

— Я вернулся на угол Гайд-парка и затем пошел к Грин-парку. Затем по Бонд-стрит к Оксфорд-стрит; шел и глазел на витрины.

— Это в какое время было?

— Точно не знаю. Что-то девять пятнадцать, может быть. Я ведь просто так прогуливался. Посмотрел на Берлингтонскую аркаду, потом опять по Бонд-стрит. Смотрел на витрины, как я сказал. Замечательно. Ничего подобного в Южной Африке нет.

— И ни с кем не разговаривали?

— Если в я знал, что мне понадобится алиби, то, конечно, поговорил бы, — сокрушенно сказал я.

— Разумеется, — сказал Маскелл. — Итак, вы пришли на Оксфорд-стрит. Дальше что?

— Так. Я ведь не завтракал, так что нашел какую-то забегаловку, взял несколько бутербродов, пива. Поговорил с барменом, ирландцем. Он должен помнить меня.

— И когда это было?

— Наверное, после десяти. Заведение-то ведь уже открылось. Скажем, десять тридцать.

— Это алиби запоздало, — сказал Маскелл. — Оно не имеет значения. — Он взглянул на бумагу, вынутую им из папки. — Должен сказать вам, что версия полиции существенно отличается от вашей, и у них есть, чем подкрепить ее. — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Нужно ли мне напоминать вам о нежелательности лжи в разговоре со мной, вашим адвокатом?

— Я не лгу, — возмутился я.

Он заговорил серьезным тоном:

— Мистер Риарден, позвольте мне сказать вам, что вы в чрезвычайно опасном положении. Я полагаю, что во время суда вы будете настаивать на своей невиновности, но улики против вас таковы, что вы проиграете дело. Общественное мнение весьма обеспокоено преступлениями с применением насилия, и это отразится на суровости приговора. — Он помолчал, собираясь с мыслями. — Как юрист, я сейчас не могу предсказать результат процесса, но хочу сказать вам следующее: если брильянты будут возвращены и вы признаете себя виновным, суд может проявить снисходительность и, по моему мнению, вам дадут не больше, чем пять лет, а, может быть, даже три. Вы сможете сократить этот срок примерным поведением и выйти на свободу всего через два года.

С другой стороны, если брильянты не будут возвращены, а вы не признаете себя виновным, судья использует закон на всю катушку, выражаясь разговорным языком. Он запрет вас в камере, а ключ забросит в море. Полагаю, что вы получите не меньше четырнадцати лет. Поверьте, у меня большой опыт в таких делах, и я не любитель трепать языком. — Он откашлялся. — Ну, что вы теперь скажете, мистер Риарден? Что будем делать?

— Единственные брильянты, которые я видел в то утро, лежали в витринах магазинов на Бонд-стрит, — сказал я отчетливо.

Он долго смотрел на меня, потом покачал головой.

— Очень хорошо, — сказал он тихо. Я займусь своими делами и вашими — но без особой надежды на успех. Предупреждаю вас, что в распоряжении полиции такие улики, что защите их будет очень трудно опровергнуть.

— Я не виновен, — упрямо повторил я.

Он ничего не сказал, собрал свои бумаги и вышел из комнаты, не оглядываясь.

2

И вот я очутился на скамье подсудимых в Главном уголовном суде, Олд-Бейли. Там было много помпы, этикета, мантий, париков, поклонов и знаков почтения, — и я, вылезший из чрева Земли на скамью подсудимых, словно царь демонов в пантомиме, сразу привлек к себе внимание. Впрочем, у меня был соперник — Судья. Складывалось впечатление, что если человеку выпадает сидеть на председательской скамье, то он чувствует себя обязанным стать записным шутником и из всех сил старается заставить всех покатываться со смеха от своего остроумия. Хуже, чем судья, выступают, по моим воспоминаниям, только в мюзик-холле. Впрочем, это как-то рассеивает мрачную атмосферу зала. Кроме того, главный комик настроен обычно не предвзято — его шуточки целят и в обвинение, и в защиту в одинаковой степени. В общем, мне все это даже понравилось, и я смеялся вместе со всеми.