Западный национализм и восточный национализм: есть ли между ними разница?

Естественно, для официального дискурса, чем древнее прошлое, тем лучше. Особенно эксцентрично этот подход проявился в реакции на признаваемую многими теорию о том, что человек зародился на востоке Африки. Несомненно, для официальных кругов мысль о том, что отдаленные предки ханьцев и всех остальных народов жили в Африке, а не Китае, была не особенно приятной. Были созданы значительные фонды для проведения поиска останков человека на территории Китая, более древних и полностью отличающихся от останков, найденных в Африке.

Битва языков

Рассмотрим, наконец, другую форму национализма, которая, насколько я могу судить, является однозначно европейской по своему происхождению, и зададимся вопросом о том, можно ли сказать, что она до сих пор принадлежит только Западу. Эту форму я называю "лингвистическим национализмом"; он возник в начале девятнадцатого века в династических империях Европы, его философскими истоками были теории Гердера и Руссо. Основной тезис: каждая настоящая нация обладает собственным специфическим языком и литературной культурой, посредством которого выражается исторический дух народа. Для многих языков (чешского, венгерского, украинского, сербского, польского, норвежского и других) были составлены словари, которых до того момента не существовало. Устные традиции были записаны и опубликованы, как только начался постепенный рост грамотности народа. Все это было использовано для борьбы с господствующими большими языками династических империй — османским, верхненемецким, парижским французским, королевским английским и московитским русским. Иногда эти кампании достигали успеха, иногда нет, но в каждом случае исход их определялся политикой. Успехи хорошо известны, и мы не станем на них останавливаться. Провалы же менее известны и чрезвычайно интересны. В девятнадцатом веке, например, Париж достиг успеха (посредством контроля над системой образования и издательской деятельностью) в сведении многих языков, на которых действительно говорили во Франции, до уровня диалектов или местных наречий. Меньших успехов добился Мадрид в превращении множества языков, на которых говорили в Испании (например, каталонский и галисийский), в простые диалекты кастильского. Лондон почти уничтожил гаэльский язык, но сегодня можно наблюдать его возвращение.

Если мы обратимся к Азии, то обнаружим огромное множество попыток реализации лингвистического национализма, которые обладают высокой ценностью в плане сравнительного исследования. Само это разнообразие указывает на трудности в обосновании единой азиатской формы национализма. Правители Мэйдзи следовали за Парижем, когда пытались навязать токийскую речь остальным частям страны и свести все остальные формы до уровня диалектов. В то же самое время речь жителей Кюсю была непонятной для населения Хонсю и Рюкю. Нам известны процессы, посредством которых кантонский, гань, хакка (самостоятельные языки, связанные между собой так же, как румынский, итальянский и испанский) были сведены до уровня диалектов нового национального языка — мандаринского. В Таиланде бангкокский тайский стал господствовать над диалектами севера, северо-востока и юга страны, которые обычно не понимали жители Бангкока.

Два замечательных гибридных случая дают нам Вьетнам и Индонезия. В первом случае французские колониалисты были настроены на разрушение культуры китайского мандаринского стиля, романизируя вьетнамцев при помощи школ и поддержки издательств. В 1920-1930-х вьетнамские националисты признали эту революцию и продолжили ее, создав базу для массовой грамотности среди вьетнамцев, но в то же время они лишились связей с литературной традицией прошлого, основанной на китайском языке. В Нидерландской Ост-Индии колониальное правительство, сомневавшееся во всемирной ценности голландского языка и слишком скупое для того, чтобы тратить деньги на его распространение в огромном архипелаге, работало при помощи стандартизованной формы lingua franca островов — малайского языка. К концу 1920-х индонезийские националисты решили, что этот язык, ныне называемый индонезийским, является подлинным национальным языком; после этого множество больших языков, вроде яванского, сунданского, мадурского и бугинского, стало простыми региональными языками, хотя они в большинстве своем старше малайского, а у некоторых литературные традиции значительно глубже малайских.