Запах

Белобров с Поповым высмеивают все и вся: евреев, антисемитов, пьяниц, интеллигентов, попов, военных, бандитов, бизнесменов, жен, мужей, блудниц… При этом они демонстрируют редчайший талант – играючи сочетать страшное и смешное. И даже если последнее преобладает, у «Бубна» не отнять очарования забористой пионерской страшилки, иллюстрированной порнографическими картами.

Совсем в иной манере творит харьковчанин Андрей Дашков, самый, пожалуй, оригинальный писатель на постсоветском пространстве. В его творчестве чувствуется влияние Кинга, но о другом почетном вдохновителе вспоминают куда реже – а ведь Андрей единственный из наших мастеров, кто не уступил бы на поле фантазии Клайву Баркеру. При этом Дашков не сводится к сумме слагаемых; его стиль уникален и легко узнаваем – до такой степени, что ему несложно подражать; а это, заметим, примета классика.

Начинал он с изобретательного темного фэнтези, постепенно мигрируя в сторону неизведанного края, который критики определяют как «некроромантизм» или «хорроромантизм», – и оба термина на удивление уместны. Смерть и ужас превращаются у Дашкова в философию – так, должно быть, писал бы Эдгар По, доживи он до наших дней (а из живущих поныне можно вспомнить несколько более утонченного и умозрительного Томаса Лиготти). Упоение кошмарами скрывает все ту же старую мечту о сверхчеловеке: щедрой рукой сея страдания и боль, Дашков как бы приподнимает планку для своих героев, пытается взглянуть на их (и наше) недолгое существование с позиций высшего существа. И порой это ему удается – должно быть, о подобной перспективе и мечтал Лавкрафт, когда писал эссе о космическом ужасе.

Говорить о Дашкове можно долго, он интересен даже своими недостатками – неряшливо выстроенными сюжетами, склонностью к длинным высокопарным пассажам, вымученными диалогами (сказывается мизантропия, которой он нисколько не скрывает, – вот, кстати, и еще одно сходство с Лавкрафтом). Ему даются и романы, и повести, и рассказы; малая проза – чуть лучше, вкусовые особенности подобного стиля свежее воспринимаются в концентрированном виде. И почти все его книги служат напоминанием о врожденном единстве фантастического жанра. Чего стоят границы между фэнтези и фантастикой, ужасами и магическим реализмом, если их можно нарушать с такой легкостью?

Удивительно, что при всей этой неформатности Дашков завоевал-таки относительную популярность и обзавелся узким, но верным кругом поклонников. В последнее время он публикуется нечасто, но прошлогодний роман «Плод воображения», изданный «Снежным Комом М», стал для многих приятным сюрпризом, хотя шума и не наделал.

Останавливаться на конкретных текстах не будем – иначе завязнем с концами. Перечислим несколько вещей, которые представляются наиболее важными: «Умри или исчезни!», «Собиратель костей», «Мокрая и ласковая», «Оазис Джудекка», «Черная метка», «Домашнее животное», «Мечты сбываются».

От изысканных безумств перейдем к более уравновешенной вселенной Марии Галиной, которая в представлениях не нуждается, – если вы хоть краем глаза следите за происходящим в российской литературе. Как и Дашков, Галина существует на перекрестье жанров, но ее положение несколько устойчивей, поскольку одна из дорожек ведет в мейнстрим. Это редкая литературная удача, и в наших интересах, чтобы так продолжалось и дальше. Почему? Дадим слово самой писательнице: «Если спустя сто лет обо мне напишут в учебнике, это будет фраза: „Она поставила себе задачу поднять планку массовых жанров. Или, напротив, доказать, что серьезная книга может быть захватывающей“».

К счастью для нас, в круг этих жанров входит и хоррор – в мягкой его разновидности. Мария Семеновна хорошо знакома с классикой жанра (Лавкрафт, Блэквуд, Ходжсон), а в начале девяностых и приложила руку к переводам современных мастеров – Клайва Баркера и Питера Страуба.

Тексты Галиной манят неопределенностью, символичностью, опутывают читателя сетью подводных течений и скрытых смыслов. И всякий раз это не обманные уловки, а приглашение к разговору. Читать эти книги, посматривая одним глазом в телевизор, невозможно – или же вы будете читать что-то совсем иное.