Запах медовых трав

Он вытащил из кармана правую руку, задрал рубаху и, прихватив ее зубами, стал не спеша распутывать бечевку из банановых волокон, которой была туго притянута к телу его левая рука. Высвободив наконец «ампутированную конечность», он сунул ее в рукав и, протянув обе ладони, похвастался:

— У нас в деревне я могу лучше всех играть в инвалида. Прикручу покрепче руку, и никому невдомек, что она у меня под рубашкой.

Солдат усмехнулся невесело и вдруг, ни слова не говоря, обхватил Туана за плечи и прижал к груди. Войдя во двор, Туан крикнул:

— Эй, дедушка! Тут к нам солдат пришел!

И, смущенно попятясь, спрятался за спиною гостя. Военный, не снимая вещмешка, наклонил голову, чтобы не удариться о притолоку, и вошел в дом. Выпрямившись, он довольно долго молчал, глядя на старика, сидевшего на низком широком топчане, потом сказал громко, на весь дом:

— А вы, видать, в добром здравии!

— Кто вы такой? — спросил старик.

Он положил на колени бамбуковый кальян и поднял глаза на незнакомца.

— Да ведь это же я, Хюи![36] Неужели не признаете родного сына?

— О небо! — воскликнул старик.

Он торопливо вскочил, помог сыну снять вещмешок и, смущенный, усадил его рядышком на топчан.

— Эй, Туан! Туан, где же ты?! — крикнул он прерывающимся голосом. — Твой отец вернулся!.. Ничего удивительного, — продолжал он уже спокойнее, — годков десять с лишком не виделись, вот и не признали друг дружку.

Туан тоже присел на топчан. Опершись спиной о дверной косяк, он глядел на отца во все глаза: «Если не считать шрама на подбородке, он точь-в-точь как на старой фотографии у мамы. Может, только чуточку постарел. А я-то вел его от околицы до самого дома и не узнал…»

Отец огляделся, потом встал, пересек комнату и уселся рядом с сыном. Когда вот так — нежданно-негаданно — встречаются взрослые, они, переборов минутную неловкость, вскоре находят общий язык; но с ребенком, к тому же маленьким, таким, как Туан, сблизиться сразу не так-то просто. И Хюи это знал.

Помолчав, он спросил сына:

— А где же мама?

Но тот опустил вдруг глаза, насупился и молча вышел во двор.

Старый Хюи тоже направился к двери.

— Где моя «половина», отец? — спросил солдат.

Старик, ничего не ответив, присел на уголок топчана.

— Что же ты за все это время не удосужился черкнуть хоть пару слов? — спросил он, не отвечая сыну.

— Да я ведь сперва воевал на Юге, а последние годы был в Лаосе; судите сами, мог ли я писать вам оттуда! Но я всегда тосковал о вас, вспоминал нашу деревню…

— Мы и сами так думали. Мать Туана ждала тебя, маялась… Да вот… не дождалась.

— Ясное дело, женщина вечно боится состариться да упустить свое счастье. Я на нее не в обиде…

— Зря ты такое о ней подумал! Она до конца все стояла на своем: выращу, мол, сына да дождусь мужа. Я-то, считая, что ты убит, и так ей доказывал, и этак: нечего, говорю, зря губить свою молодость, лучше выйти в другой раз за хорошего человека. А она только знай головой качает, даже и слушать ничего не хочет. Право слово, таких жен, как она, не часто встретишь… В прошлом году явились сюда солдаты из форта. Ты, наверно, заметил этот форт там, на горе; он до сих пор еще не взорван. Они прознали откуда-то, что твоя жена укрывала подпольщика, поволокли ее вот на ту пустошь — люди зовут ее Слоновым хоботом — и забили насмерть. Они убили ее, но не сумели вырвать ни слова.

Туан, сидевший снаружи, у плетеной стены, прислушивался к их разговору. Встреча с отцом, пожалуй, не так обрадовала его, как опечалила. Он снова вспомнил маму…

Вечерняя заря угасала. Купы облаков, золотившиеся над Слоновой горой, ярко вспыхнули напоследок и утонули во мраке. Ночь, окутавшая все вокруг тишиной, поначалу дохнула духотою и зноем, но скоро разлила по земле прохладу, сохранявшуюся до самого рассвета.

Отец решил пройтись вместе с Туаном по деревне. Как и накануне, мальчик шел впереди, указывая дорогу, отец шагал следом. Туан чувствовал, что не в силах расстаться с отцом ни на минуту.

Летний ветер, налетавший с гор, шелестел листвою бамбуков и пальм ко, живой изгородью окружавших деревню, и чудилось, будто кто-то тихонько постукивает звонкими осколками фаянса. Шагая в ночи мимо домов, вдоль вытянувшегося шеренгой бамбука, Хюи чувствовал, как его захлестывает водоворот воспоминаний. Привычные запахи бередили сердце, и прохладная тропа словно манила к себе; мягкие ночные тени отливали синевой, завораживая взгляд. Чужаку не заметить и не понять этого…

Отец провел дома полмесяца — весь свой отпуск, — а потом вернулся обратно в часть. Туан, пока отец был дома, старался с ним не разлучаться. И только однажды, когда отец собрался вместе с ним сходить на могилу матери, мальчик молча замотал головой и убежал в дом. Хюи не стал принуждать его и один зашагал к пустоши…

Прошло еще несколько лет, а от Хюи снова не было ни строчки. Правда, часть его стояла теперь неподалеку от родной деревни, и ему удавалось иногда заглядывать ненадолго домой.

Теперь уж старый Хюи принялся уговаривать сына, чтобы тот обзавелся семьей.