Запах медовых трав

— Петуху, — говорил он, — цыпленка не выходить. Ежели ты и впрямь любишь сына, подыщи себе добрую жену, чтоб растила его и была ему вместо матери.

Но сын в такие минуты — точь-в-точь как, бывало, покойница, жена его, — все больше отмалчивался и, прижав к себе мальчика, тихо поглаживал его стриженую голову. И тогда Туану чудилось, будто это мама обнимает его нежно и ласково. Он наклонял голову, ожидая, когда легкие пальцы коснутся его волос и теплое дыхание согреет ему затылок, потом выпрямлялся, чтобы маме удобнее было отряхнуть пыль с его штанов и рубашки.

Прежде он сердился на деда, слыша, как тот подбивает маму выйти замуж. Теперь, становясь год от года все смышленей, он уже не злился на старика, когда тот приставал к отцу с уговорами насчет женитьбы. Но в глубине души он очень боялся, как бы отец не внял уговорам деда.

Года три назад, как раз когда Туан, окончив семилетку, выдержал экзамены и был принят в восьмой класс городской школы, отца вместе с его частью перевели в Тэйбак[37], где они должны были поднимать целину. Отца — по слухам — назначили директором большого госхоза. Перед отъездом он зашел в школу повидаться с сыном и там-то впервые повстречался с учительницей Нем.

От их деревни до города было километров тридцать с лишком. И отец решил снять для Туана жилье на одной из боковых улочек, с тем чтобы мальчик там и столовался. Он уговорился ежемесячно присылать хозяевам деньги, так что Туану не надо было ездить в деревню за провизией. Пристроив сына, Хюи вроде остался доволен и теперь волновался лишь о том, как пойдет у мальчика ученье. А надо сказать, повод для беспокойства у него был. Туан, хотя ему и шел семнадцатый год, ни разу еще не уезжал из дома надолго; зато у себя в деревне он славился по части лени и всевозможных проказ. Вот отчего, обуреваемый вполне понятной тревогой, Хюи отыскал классную руководительницу Туана — на эту должность назначили Нем — и поделился с нею своими опасениями по поводу сына. Нем, вертя в руках какую-то книжку и смущенно улыбаясь, выслушала его и обещала помочь мальчику и приглядеть за ним. В общем-то, уезжая, Хюи ничего толком не знал о ней, не считая того, что она преподает литературу в восьмом классе, где должен учиться его сын. И честно говоря, думал, что этого вполне достаточно.

Не всякий преподаватель литературы многословен. Нем, к примеру, была не только неулыбчива, но и скупа на слова. Даже объясняя новый урок, Нем говорила лишь самое необходимое. Она была всегда серьезна, но зато добра и справедлива. Нередко именно такие люди, на первый взгляд чересчур сухие и строгие, подкупают ребят — и старших, и младших — своей прямотой и сердечностью; ученики привязываются к ним и скорее находят с ними общий язык.

Она была не так уж и хороша собой: чересчур высокая, полновата, а лицо все в веснушках. Каждые три месяца вся школа видела, как она уезжала в Ханой — сделать прическу, — а когда она возвращалась, в глазах учительницы светились отблески счастливо проведенного дня и она казалась помолодевшей на несколько лет.

Школьные сплетники судили и рядили, почему «литераторша» до сих пор не замужем. Одни считали, что виной всему ее внешность, другие утверждали, будто в юности она была чересчур привередлива. И всегда находился мудрец, который высчитывал, загибая пальцы: «Та-ак… год Кота… год Дракона… год Петуха…» Потом он поднимал голову и провозглашал во всеуслышание: «Выходит, учительнице нашей никак не меньше тридцати пяти». Россказням этим мало кто верил, но никто вроде и не возражал. Да мало ли среди школьников всяческих кривотолков, особенно между девчонками. Само собой, и Туан наслушался всяких сплетен, но сам он в такие разговоры не вмешивался и частенько давал понять приятелям, что слушать их ему неприятно, — ведь Нем относилась к нему со всей сердечностью и заботой, какими только может добрая женщина окружить ребенка, рано потерявшего мать.

В первый же день учебного года Туан с одним из новых своих приятелей устроили прямо в классе «состязание по борьбе» и в финале высадили оба дверных стекла. Директор школы вызвал Туана и велел ему отправиться к классной руководительнице с объяснениями по поводу этого происшествия. Он молча явился к Нем и насупился, ожидая неприятного разговора. Но Нем только и сказала:

— Борьба, может быть, дело неплохое, только рубашки рвать ни к чему и в классе, запомни, бороться нельзя.

Туан стоял молча, а Нем, не сказав больше ни слова, стряхнула рукой пыль с его новенькой белой рубашки. Потом разрешила ему вернуться в класс. Голос ее звучал спокойно и ласково.

Дома, в деревне, Туан с малых лет слыл заядлым любителем борьбы. Он устраивал схватки с приятелями на горе за околицей, не раз ходил бороться в соседнюю деревню, а уж в школе для «борцов» было истинное раздолье. И они сражались неустанно, разрывая в клочья рубахи и обдирая коленки. Учитель даже не пытался бранить ребят, зато дед строго-настрого запрещал Туану бороться. Запрет этот, ясное дело, оставался втуне.