Запах медовых трав

А Лиен — не все время, конечно, но когда на нее находило настроение — тревожилась о соседском парне, ушедшем на фронт. Фронт виделся ей хоть и не совсем верно, но зато очень-очень ясно. По трудным дорогам, через крутые горы и глубокие пропасти, ползут озаренные вспышками осветительных ракет тяжелые грузовики, а кругом распаханные поля. Колонны бойцов — среди них и Куи, и ее муж Куан, и их сосед До — день за днем идут по длинным безлюдным лесам и вдруг где-нибудь на речном берегу встречают девушек из молодежной ударной бригады[26], они узнают своих землячек, но едва успевают переброситься несколькими шутливыми словами. Само собой, в бригадах есть и девчата из Ханоя. Они даже здесь умудряются выступать на праздничных вечерах в длинных белых платьях с разрезами (сами шьют их из парашютов осветительных ракет), напудренные собственноручно натертой из рисовых зерен пудрой, с подкрашенными губами (помаду заменяет маркая красная бумага — обертка от патронов). Лиен чудилось, будто она слышит властный зов этих людей, живущих напряженной и трудной жизнью; она мечтала поскорее отправиться в путь по дальним дорогам и петь для солдат на переднем крае. Ей и в голову не могло прийти, что Ханой вскоре тоже станет фронтовым городом и она будет петь перед солдатами здесь, рядом с торчащими из-за бруствера пушками. И, узнав ее голос, До найдет ее и крепко сожмет ее ладонь в своей большой горячей руке, вымазанной в песке и глине…

Он расспрашивал, как здоровье его матери, что пишет отец, есть ли письма от Куи и ее мужа. Она отвечала ему, а сама думала о другом: она знала, что полюбит До, от этого никуда не уйдешь; ему не придется больше робеть перед решительным объяснением, сейчас ни к чему эти клятвы на старинный манер…

— Кто-то стоит на той стороне улицы и смотрит на нас!

— Лиен, спойте мне что-нибудь, тихонечко.

— Что же спеть, может, вот эту… «Ханойцы»? Муж сестры, когда они собирались в дорогу, принес дан[27], и Куи пела эту песню.

— Вот черт, трамвай! Не успел я послушать песню. Может, хоть скажете что-нибудь на прощание?

Она стояла молча. До хотел было что-то еще сказать, но понял: это уже ни к чему. Лиен вдруг обняла его и неловко поцеловала в губы.

— Будете теперь надо мной смеяться?

— Смеяться… я?

Ветер, легкий, словно пола шелкового платья, летел вдоль улиц. Зазвенел звонок трамвая, и из-под дуги снопом брызнули искры. Где-то над Зяламом[28] по небу, точно прутья гигантской метлы, прошлись лучи прожекторов. Завтра Лиен будет выступать на том берегу перед артиллеристами и рабочими, восстанавливающими мост.

* * *

Ночь была темной, но До, вспоминавший свою встречу с матерью, не замечал этой кромешной тьмы. Мать была самым близким человеком на свете, а ведь он так редко думал о ней. Он, конечно, не помнил, как мать носила его на руках и какие она говорила ему тогда ласковые слова. Но он знал: мать любила его с самого первого дня и растила его в каждодневных трудах и заботах.

В апреле в зарослях огнецветных личжи куковали кукушки. Белые облака и небесная синь отражались в медленных водах реки Дай[29]. В тех краях жили мамины родичи, и она переехала к ним вместе с сыном. Родня была так многочисленна, что он никак не мог запомнить всех в лицо. Тетки, родные и двоюродные, иные старше его лишь на несколько лет, задаривали его подарками. Все хорошо бы, да только родственники без конца подбивали маму снова выйти замуж. В такие дни она подолгу не выходила из кухни, и плечи ее платья становились белыми от пепла; очаг топили соломой, и от едкого дыма щипало глаза. Мать, женщина рослая и крепкая, выбегала во двор и, сняв с головы косынку, стряхивала пепел. Одна лишь бабушка противилась сторонникам нового мамина замужества. «Люди болтают дурное о моем зяте, а вы и рады! — твердила она. — Стыда не оберетесь, когда он возвратится». А мама говорила ей: «Наверно, его и вправду убили, осталась я одна с малышом, если уж сын совсем отобьется от рук, придется идти замуж». До приходил в ужас: нет, нет, он будет хорошим и послушным. И, прижавшись к матери, плакал навзрыд. А мама, глядя на него, смеялась и говорила: если он и впрямь такой послушный, пусть замолчит сию минуту. Ну а легко ли, когда разревешься по-настоящему, вот так, сразу остановиться? Мама же знай укоряла его…