Запах напалма по утрам (сборник)

– «Остановись, ты не можешь так поступить, с тобой твоя жена, твой ребенок, а твоему ребенку нужен отец. Ты не должен уходить. Ваше самоубийство поразило меня в детстве, – Джей больше не вытирал щек ребром ладони, Эрика вводила и кивала на каждом слове. – Это ужасное зрелище. Древнее, ужасное. Остановись. Мы говорили, беседовали. Нам нужно много узнать друг о друге. Вы наши древние братья. Я потрясен сейчас, но я прошу – поговори со мной, поговори со мной, пожалуйста».

– Он выкинулся, Джей. Лежит на Уэст-Сокс, пять миль.

– Оставайся здесь. Это приказ.

Джей вылетел с крыльца, как ошпаренный. Голос Эрики звучал в наушниках.

– Я тебя вижу. Ты уже близко. Джей!

– Что, что случилось?

– Еще одна фраза… Чертов комп завис! Я сейчас застрелюсь!

– Молчи, истеричка! Спокойно. Все хорошо. С чего начинается фраза?

– Ты врежешься, следи за дорогой!

– Где?

– Тысяча четыреста метров к северо-северо-западу, я наведу тебя. Продолжай.

– Черт знает что за ночь!

Ветер отбрасывал на лобовик гигантские листья, мерзко шелестевшие и сворачивающиеся, Джей почти ничего не видел. Рама с прожекторами озарила бугристый участок трассы, и тут же под задний мост въехало что-то вздыбившее джип, а потом мягко повалившее его набок. Пляж.

– Только не это! – застонал Джей, срывая наушники. Берег был близко, белые кромки волновой пены катились на него из темноты.

– Эрика, где он?

Наушники молчали. Джей бросился по заливаемой полоске, он уже видел поросший ракушками бок, солевые разводы, слышал тяжело переводимое дыхание… конец, конец…

– Джей, я его потеряла, – ожил эфир.

Джей стоял в лунке, выдолбленной единым наскоком многотонной громадины, по обе стороны крупным росчерком по песку виднелись резкие глубокие полосы водорослей.

– Джей, я не вижу его!

– Он там, Эрика.

– Где?

Он промолчал.

– Что с последней фразой?

– Джей… тут написано: «Только великому страннику знать суждено, каково искушенье… долгой и твердой коснуться земли после года изгнанья, пусть даже смерть угрожает ему и ужасная ночь, он появляется, жди, человек, он придет, он сумеет». Не знаю, как смогла машина, но она смогла. Я ничего такого не вводила. Разве что Шекспир, некоторые сонеты… но это все, Джей, я клянусь.

– Это правда все?

– Да. Они ушли из зоны приема. Джей, ты меня слышишь? Я люблю тебя.

– Повтори.

– Люблю тебя.

– Плохо слышно, ветер.

– Не шути со мной, придурок, я сказала, что люблю тебя!

Джей рассмеялся и пошел с пляжа, отстегнув капюшон. Он думал об Эрике и китах. «Долгой и твердой коснуться земли…» Удивляться тому, что это были стихи, уже не оставалось никаких сил.

Костер

В пролом третьего этажа задуло крупой. Шрайбер открыл глаза и пошевелил плечом, шурша примерзшим к стене эрзац-воротником. Наледь добралась до него, свисая с кирпичей длинной седой челкой: в квартале работала подвальная русская баня, он иногда видел ее черный дымок, стелющийся наискось через улицу.

К бане ходили глубоко за полночь, когда утихали перестрелки, первыми шли женщины и дети, позже, по обычаю, заходили мужчины. Сначала Шрайберу было трудно отличать одних от других в быстро запотевавшую оптику – толстые, замотанные в ватные куртки, штаны, перетянутые ремнями, платками, люди казались медведями, вставшими на задние лапы. Они совершенно не умели хранить тепло, но в своих нарядах двигались умело и даже с каким-то изяществом, хотя огромные валенки и примитивные бурки заставляли их потешно косолапить.

Баня расхолаживала. После помывки закуривали, разжигали демаскирующий костер, хохотали.

За долгие недели в Сталинграде он изучил город досконально. Развалины стали привычным фоном его одинокого бытия. В них для него было оборудовано пять-шесть основных лежек, ночных и дневных, где рядом с тускло поблескивающими консервами всегда стояли замотанные тряпицами масленки. Со смазкой при морозах была сущая беда, и Шрайбер, как дельный профессионал, направил рапорт прямо на заводы, прося обеспечить оружию Восточного фронта нужную холодоустойчивость. Масло «снайперской марки» стали выпускать к началу 1942 года, за что химики получили медали, а Шрайбер – устно прошелестевшие у отмороженных ушных раковин похвалы штабного генералитета.

Он потянулся к нише, вынул тряпицу, снял перчатку, развязал узелок. Затвор влево, пружину вправо. Каплю на зубец – каплю на плоскость. Обтереть. Смазку оружия он преподавал когда-то отдельно, придавая ей при выстреле решающее значение.

Он ждал русского командующего.

Заканчивался еще один бесконечный день войны. Распорядок установился еще осенью: после утренней артподготовки люди выползали из убежищ под черные трубы сгоревших кварталов, и начиналась та самая, сталинградская, бешеная, хаотическая стрельба во все стороны, в которой только профессионалы могли отличить своих от чужих. Задачи дня для обеих сторон были предельно просты: продвинуть линию обороны хотя бы на метр вперед.

Взводы и полуроты перебегали перекрестки, врывались в коробки измерзших домов, артиллеристы выкатывали на прямую наводку заиндевелые пушки, барражируя над Волгой, гортанно перекрикивались асы, затевая авиадуэли.