Запах напалма по утрам

Он съел пачку вафель, взял презервативы и спустился на лифте вниз, в звенящий птицами парк, опознал молодую леди по наклейке на лбу. Над ними в иссиня-голубом небе плыли ласкающие шею и лоб облака. Их обдувало ветром с запахом фруктовой карамели. Они отправились к аттракционам, сели в поезд и обрушились с водопадом криков куда-то вбок, миновали туннель из воздушных шаров и вылетели на пружинный подиум с фонтанами, где слышался громкий смех и пылали улыбки. Там убивали картонных драконов, там ели и пили из крошечных пакетиков, там вор, вырывавший сумочку у пожилой леди, со смехом валился подножкой на розовые плиты резиновой мостовой до подхода загорелых копов в расстегнутых на волосатых наковальнях грудей черных сорочках, перетянутых портупеями. Там плыло лето.

Такую жизнь надо было заслужить.

И Людвиг был готов заслужить ее.

Особенно позже, когда в незнакомой комнате, увешанной постерами, ему отдавалась та, которую он выбрал. И тогда, когда они сидели в халатах у стола, попивая сок, и можно было курить, но то ли еще не хотелось, то ли уже тянуло на новые подвиги.

Интерфейс игры был великолепным: Людвиг забыл, что стоит посреди Топи, вынужденный прислушиваться к каждому шороху, что он солдат и другим ему никогда не стать.

Игра преображала сознание, заставляла беспричинно вскрикивать от набегавшего торжествующего смеха. Солнце настигало их везде, бликами на полу, на хрустале посуды и в уголках глаз, – пока не зашло совсем.

Был шестьсот шестидесятый час полуночи, когда Людвиг вернулся в студенческий кампус под предупредительное моргание истекавшего кредита и утомленно вытянулся на кровати с подушками.

…Топь за спиной даже не вздрогнула, когда на него обрушился ррайп. В первые мгновения он, изнемогая от боли, думал, отчего не сработал сканер, отчего не было сигнала приближения. Червецы уже распарывали ему вены, бороздили складки искаженного лица, когда он выгрузил консоль и увидел, что гравикс полностью заряжен. И призвал его.

По Топи побежала рябь.

Спустя несколько мгновений нечеловеческой боли в руку легла рукоять. Людвиг впервые прислушался ко второму пулеметному тону – за яростным насекомым визгом шестиствольного механизма различался дробный ход гильзовыброса, четкий, спокойный, особенно ясный под звездами счет щелчков, методично отдающих под палец, распарывающих чуждую плоть. Он откинулся от разнесенного по Топи ошметками ррайпа и ввел антид. Червецы дохли неохотно: здоровье держалось на 18 %.

Людвиг перевел взгляд на угасающий терминал.

…Студент все так же лежал на кровати. Вдоль торса бродили лунные блики… Варианты оставшихся пяти минут были: наркотики, игра, чтение. Он не хотел двух первых. Он открыл список файлов для чтения, выбрал и прочел:

«Что может рассказать зеркало о зеркале? Лишь то, что видит само.

Два зеркала, висящие друг против друга, вовлечены в симметрию пола и потолка, лестниц и монументов на них. Отражая того, кто встанет между ними, человека, пришедшего издалека и пораженного собственным уродством ли, красотой ли, они безучастны к нему. Они не гонятся за тем, кто случайно встает между ними, поскольку объединены братством большим, чем сами, молчаливым и страстным, поглощающим времена и пространства.

Тогда что же есть смысл, как не попадание в зазор между двумя лишенными собственного смысла иллюзиями, словно в насмешку над самим собой и пространством, беззвучно порицающим нас за то, что мы смеем считать себя частью его?

И не игра ли, предписанная свыше, все наши представления о долге, чувстве, совести и борениях?»

…Солдат закрыл файл и, хромая от ран, побрел к горизонту. На его следы из-за спины, подобный ррайпу, наступал день, и надо было искать место, где прикрыть усталые глаза и отдаться, наконец, настоящим грезам.

Иприт

Почти не пригибаясь – побаливала спина, – Высоковцев продвигался по извилистому, грубо вырытому ходу сообщения, кое-где обложенному глинистыми, будто облитыми шоколадной глазурью досками. Протискиваясь между мокрыми, по-собачьи пахнувшими шинелями, размотавшимися обмотками, хлюпающими башмаками, он еле заметно шевелил губами. Будь он в поповской одежде, сошел бы за служащего молебен.