Читаем Запах полыни. Повести, рассказы полностью

ГОСТЬ

(пер. А. Самойленко)

Поезд тормозил на каждом разъезде, подолгу простаивал на станциях, и эти остановки совсем измучили Бекена. Последний день своего долгого пути он не покидал купе. Надев шапку, сшитую когда-то из голубого бархата, теперь выгоревшую до табачного цвета на степном солнце, оттопырив нижнюю губу, за которую он заложил щепоть насыбая, Бекен сидел, отрешенно глядя в окно. Там, за окном, бесконечной лентой скользила, уплывая, заснеженная сонная степь, но все это не интересовало, как в первый день, старика. Он думал о том, ради чего двинулся в далекий путь, и если поезд дольше обычного задерживался на очередном разъезде, старик начинал беспокоиться.

— Когда это кончится? Мы больше стоим, чем едем, — буркнул он, обращаясь к своей попутчице.

— Не спешите, папаша, еще насмотритесь на своих детей, — сказала она, чтобы подбодрить измаявшегося старика. — Говорите, четыре года не видели сына? Наверное, соскучились за это время…

— А у меня, оказывается, еще и внук есть, три года ему, — сообщил Бекен так, словно хотел задеть женщину.

— Вот как?! — женщина удивленно поцокала языком и покачала головой. Она пристально посмотрела на старика и, помолчав, сказала осуждающе:

— Ну, папаша, хотите обижайтесь, хотите нет, а я вам прямо скажу, что сердце у вас каменное! Это ж надо, четыре года сына не видели, он там женился, отцом стал, а вы!.. Вы что же, внука и в глаза не видели?!

Бекен молча выслушал женщину, ничего не ответил. Зачем оправдываться перед незнакомым человеком, ведь тогда надо рассказать, как все вышло. А обвинять сына он тоже не хотел. Так все повернулось, что после окончания института у сына его, Багана, появились какие-то тайны, все у них стало непросто, и разве объяснишь это чужому человеку вот так, сразу, когда многое непонятно и самому Бекену…

Поезд приближался к большой станции, замедлил ход. В вагоне стало суетливо, шумно, но старик, который до этого больше всех волновался, не двинулся с места, сохраняя подобающее спокойствие. Подышав на заиндевелое от вечернего морозца окно, Бекен отогрел кругляшок и стал смотреть в него, но ничего, кроме множества огней, не увидел. Со всех сторон наплывающий вокзал обступали высоченные дома, светящиеся бесчисленными окнами. Бекен старался охватить все это одним взглядом, и от напряжения глаза его начали слезиться.

Наконец поезд остановился. Это была огромная станция, залитая ровным зеленоватым светом. На перроне все видно как днем. Бекен вышел из купе, он оказался последним в очереди пассажиров, теснившихся в тамбуре у двери. От шума и мгновенно возникшей суеты у него закружилась голова, Бекен растерялся, не зная, куда идти и что надо делать дальше.

— Ну что, папаша, вы куда? — спросила его попутчица, протискиваясь мимо старика к дверям:

— Я? Я никуда, меня встретить должны, — пробормотал Бекен.

Одолев ступени вагона, он тяжело спустился на перрон и начал искать глазами сына. Его зимнюю одежду, на которую Бекен сам высылал деньги, старик не забыл, и потому искал в толпе джигита, одетого в черное суконное полупальто и серую кепку. Но увидеть то, что нужно, в этой толчее было невозможно. Пробираться же через толпу, толкаясь, как все, локтями и чемоданами, Бекен тоже не мог. Нет, не найдет он здесь сына. Разве тут можно что-нибудь разглядеть!

В это время его позвал знакомый голос:

— Эй, папаша!

Бекен повертел головой, поодаль от него стояла попутчица по купе.

— Эй, папаша, что, нет сына? Пойдемте со мной, а то потеряетесь.

Бекен покорно двинулся вслед за женщиной, прошел через здание вокзала и очутился на огромной площади. Здесь, на привокзальной площади, народу было еще больше, и Бекен невольно остановился в полном смятении. Зато оглушающего лязганья составов было почти не слышно.

Чуть дальше, по правую руку, стояло множество разноцветных легковых автомобилей. Бекен зачем-то двинулся было в их сторону, но тут прямо перед ним, пересекая дорогу, резко затормозила «Волга», и от визга тормозов Бекен чуть не оглох. Никогда раньше старик не попадал в такое столпотворение, и теперь растерялся.

— Черт возьми, задавят ведь, — сказал он сердито.

Из «Волги» легко выскочил красивый джигит в красивой городской одежде. Из-под мехового воротника длинного кожаного пальто небрежно выбивался белоснежный шерстяной шарф, буйную черноволосую шевелюру едва прикрывала шляпа с узкими полями, сшитая из коричневой блестящей кожи. Джигит повернулся в сторону Бекена, и свет фонаря четко осветил его. Слегка полнеющее лицо, густые изогнутые брови, прямой тонкий нос с легкой горбинкой… Да-а, парень был из тех, на кого любо посмотреть!

— Баган, эй, Баган… — крикнул неуверенно Бекен. Джигит нахмурился, оглядел людей вокруг себя.

— Баган, сынок, — крикнул еще раз Бекен и, чувствуя дрожь в ногах, пошел к джигиту.

— А, отец… Уже приехали? — джигит еще зачем-то огляделся вокруг и протянул Бекену руку, но старик, неудовлетворенный этим движением, привлек сына к себе и поцеловал его в лоб. После этого он поднес платок к глазам, прослезился и прошептал обиженно:

— А я тут стою совсем один…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Вишневый омут
Вишневый омут

В книгу выдающегося русского писателя, лауреата Государственных премий, Героя Социалистического Труда Михаила Николаевича Алексеева (1918–2007) вошли роман «Вишневый омут» и повесть «Хлеб — имя существительное». Это — своеобразная художественная летопись судеб русского крестьянства на протяжении целого столетия: 1870–1970-е годы. Драматические судьбы героев переплетаются с социально-политическими потрясениями эпохи: Первой мировой войной, революцией, коллективизацией, Великой Отечественной, возрождением страны в послевоенный период… Не могут не тронуть душу читателя прекрасные женские образы — Фрося-вишенка из «Вишневого омута» и Журавушка из повести «Хлеб — имя существительное». Эти произведения неоднократно экранизировались и пользовались заслуженным успехом у зрителей.

Михаил Николаевич Алексеев

Советская классическая проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза
Концессия
Концессия

Все творчество Павла Леонидовича Далецкого связано с Дальним Востоком, куда он попал еще в детстве. Наибольшей популярностью у читателей пользовался роман-эпопея "На сопках Маньчжурии", посвященный Русско-японской войне.Однако не меньший интерес представляет роман "Концессия" о захватывающих, почти детективных событиях конца 1920-х - начала 1930-х годов на Камчатке. Молодая советская власть объявила народным достоянием природные богатства этого края, до того безнаказанно расхищаемые японскими промышленниками и рыболовными фирмами. Чтобы люди охотно ехали в необжитые земли и не испытывали нужды, было создано Акционерное камчатское общество, взявшее на себя нелегкую обязанность - соблюдать законность и порядок на гигантской территории и не допустить ее разорения. Но враги советской власти и иностранные конкуренты не собирались сдаваться без боя...

Александр Павлович Быченин , Павел Леонидович Далецкий

Проза / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература
Утренний свет
Утренний свет

В книгу Надежды Чертовой входят три повести о женщинах, написанные ею в разные годы: «Третья Клавдия», «Утренний свет», «Саргассово море».Действие повести «Третья Клавдия» происходит в годы Отечественной войны. Хроменькая телеграфистка Клавдия совсем не хочет, чтобы ее жалели, а судьбу ее считали «горькой». Она любит, хочет быть любимой, хочет бороться с врагом вместе с человеком, которого любит. И она уходит в партизаны.Героиня повести «Утренний свет» Вера потеряла на войне сына. Маленькая дочка, связанные с ней заботы помогают Вере обрести душевное равновесие, восстановить жизненные силы.Трагична судьба работницы Катерины Лавровой, чью душу пытались уловить в свои сети «утешители» из баптистской общины. Борьбе за Катерину, за ее возвращение к жизни посвящена повесть «Саргассово море».

Надежда Васильевна Чертова

Проза / Советская классическая проза