Запах полыни. Повести, рассказы

— Ой, Беке, а я-то сперва подумала, будто это лебеда. Такая она длинная. Потом смотрю — колосья. И теперь даже не знаю, верить ли своим глазам, — протараторила Балсары, подбежав к мужу.

— Перед тобой пшеница с Уйжыгылгана, — важно сказал Бекен.

Балсары потянулась было к провисающему от тяжести снопу, но Бекен промолвил грозно:

— Ты бы сначала вымыла руки!

Балсары никогда не лазила за словом в карман и даже любила поворчать на своего муженька без всякого повода, но на этот раз промолчала.

— Может, ты выпьешь чаю? Председатель небось подождет, — предложила она самым радушным тоном.

Затем она приставила ладонь к глазам, посмотрела вдаль и, что-то заметив, спросила:

— Что это за дым? Ты не знаешь, Беке?

Бекен повернулся и увидел, как над Уйжыгылганом встает, извиваясь, серый столб дыма.

— Пожар! Пожар! Эй, поднимайтесь! — заорал он хрипло, мгновенно изменившись в лице, и припустил к Уйжыгылгану на гнедом, настегивая его плетью, подгоняя шенкелями. — Эй! Поднимайтесь!

Ветер вставал на его пути стеной, срывал слезы. Бекен прикрывал от ветра глаза, нетерпеливо всматривался вперед. В самом деле, над Уйжыгылганом поднимались клубы черного дыма. Бекен представил море бушующего огня, он подумал, что так гореть могут только хлеба. В какой-то миг его воображение нарисовало ужасную картину: пламя пожирало беспомощные золотые колосья с треском и гулом, исходящим из ненасытного чрева.

Он безжалостно стегал гнедого, и вот впереди остался единственный холм, закрывающий горящее поле. Распластываясь, гнедой взлетел на вершину холма; теперь весь Уйжыгылган лежал перед Бекеном. Старик провел ладонью по глазам и рассмеялся, покачиваясь в седле. Поле, как и прежде, сверкало перед ним нетронутым золотом. Горел стог сена, одиноко стоявший в сторонке и отсеченный от остального мира широкой бороздой. Вокруг стога бегал уже знакомый Бекену очкастый джигит и старался сбить огонь своим пиджаком.

Заметив Бекена, джигит бросился к нему, волоча за собой пиджак, точно тряпку. На его бледном лице был написан неподдельный ужас:

— Воды! Воды! — крикнул он панически.

— А что произошло? — спросил Бекен, свешиваясь с коня.

— Понимаете, закурил и… заснул. Понимаете, тень. А он, понимаете, огонь то есть… Вы должны мне помочь, — заговорил он бессвязно.

— Успокойся, сынок. Сено сгорело все равно. Тут уж ничего не поделаешь. Давай-ка поглядим, не перейдет ли огонь на хлеба, — сказал Бекен, спешившись.

Огонь уничтожил сено и, пресыщенный, затих. Там, где раньше красовался душистый стог, лежала куча легкого пепла. Под ним дотлевали остатки сена.

— Голова моя садовая!.. Как же меня угораздило? — стонал джигит, все еще вздрагивая от ужаса.

Бекен собрался было отчитать его хорошенько, преподать ему науку впрок, да пожалел и без того напуганного парня, сдержал себя.

— Горе мне с тобой! Видно, и записать-то меня путно не сумеешь, — проворчал он добродушно.

Подошла уборка. Хлеба приняли багряный оттенок, колос теперь будто звенел на ветру. По притихшим проселкам опять помчались машины, подминая траву, успевшую прорасти на дорогах, поднимая давно улегшуюся пыль. Она теперь днями стояла в воздухе, забивая ноздри, похрустывая на зубах. Лицо Бекена вычернило и высушило зноем, губы потрескались, в горле пересохло.

Сегодня он пораньше поехал на Уйжыгылган. Ему сказали, что сюда пригнали первый комбайн, и Бекен решил лично присутствовать при начале уборки. Стараясь отвлечься от жажды, он сразу же повернул к комбайну. За штурвалом сидел его старый знакомый Самат. Завидев Бекена, Самат почему-то обрадовался, выпрыгнул из машины, закричал, размахивая длинными руками.

— Эй, старик! Поживей, поживей! Сам господь бог направил тебя ко мне. Ну, что ты распетушился, слезай с коня! Эй, Кайрат, — обратился он к своему помощнику, — неси бурдюк с кислым молоком! Да поскорее! Не видишь — у гостя пересохло в глотке. Пусть промочит горло! Ха-ха!..

Припав к горлышку бурдюка, Бекен долго услаждал себя холодным, будто горный ручей, кислым молоком и даже не заметил, как выпустил повод. Гнедой только и ждал этого. Его изводили мухи, он бил себя хвостом и тряс башкой, и, получив свободу, рванулся с места, ускакал за холм.

— Не бойся, старик, в век космоса не останешься пешим. Сейчас придет грузовик. А пока доставай свою табакерку, — забасил Самат и, высыпая полтабакерки на ладонь, добавил: — Не сердись, не сердись, старик. Думаешь: откуда он взялся с таким аппетитом? Э, нынче я заслужил. Как по-твоему: урожай на Уйжыгылгане чья заслуга? Моя, старик, моя! До этой весны никому и в голову не пришло распахать Уйжыгылган. Столько земли лежало зря. И какой земли! Но, к счастью, у колхоза есть одна светлая голова — Самат! В одну прекрасную ночку он взял да и вспахал Уйжыгылган. «Своевольничаешь», — сказало начальство. Теперь оно не говорит так, а только цокает: «Как же мы не догадались сами? Молодец Самат!» А я отвечаю: «Ну, начальники, вы хотели рекорд — получайте! Только не делайте меня Героем Труда. Мне почести всякие ни к чему. Я все это ради любви к искусству». Вот что я сказал, старик!