Запах полыни. Повести, рассказы

Он кинул насыбай под язык и закончил невнятно:

— И тебе спасибо, отец! Ты сторожил хорошо.

А Бекен так глядел на Самата, словно видел его впервые. В голове у него все перемешалось, мысли кружились роем. «Так вот кто во всем виноват?! — наконец подумал Бекен. — Он, проклятый, затеял все это! Но почему тогда невредим и даже весел? Это же ему должны были предки отомстить».

— Э, Самат, а ты знаешь, что здесь было кладбище? — спросил он осторожно.

— Какое кладбище? При чем тут кладбище?

— Ну и негодник ты, Самат. Разве ты не видел могилы, когда распахивал Уйжыгылган? Где же были твои глаза?

— Что ты мелешь, старик? — взорвался Самат. — Кто негодник? Это я-то негодник? Самат — Герой Труда! Вот кто такой Самат! А ты сейчас же уходи отсюда. Тьфу!

И Самат побежал к своей машине, потрясая кулаками.

— Ишь какой пес, — пробормотал рассерженный Бекен: признаться, он до сих пор побаивался Самата.

Самат проехал мимо, страшно скаля зубы из кабины, и это довело старика до белого каления. «А что же предки?! Где их карающие тени?! Неужели они не в силах проучить этого сопляка?!» — подумал он в отчаянии.

Из-за холма послышался рокот мотора, и вскоре Бекен увидел трехтонку. Грузовик поравнялся с комбайном и медленно пополз рядышком, принимая зерно, а из кабины тяжело вылезла Сабира, пошла по скошенной полосе. Было заметно, что ей уже тяжело ходить.

Потом она вернулась в машину, и шофер крикнул Бекену:

— Дедушка, идите сюда! Мы вас подвезем.

Сабира вышла из кабины и стала неловко перелезать в кузов.

— Дочка, зря ты это. Я бы сам поехал наверху, — пожурил ее Бекен, довольный, однако, оказанным почетом. — Понимаешь, дочка, не привык я ездить в этой коробке.

И с помощью шофера Бекен тоже забрался в кузов.

— А здесь и в самом деле удобней. Пожалуй, останусь здесь, — заявила Сабира.

В кузове и вправду было хорошо. Машину мягко, убаюкивающе покачивало на стерне. От зерна поднимался густой аппетитный запах, точно от парного молока.

— Дедушка, вы еще сердитесь на меня? — спросила Сабира спустя некоторое время.

Бекен смутился. Прямота, с какой повела Сабира разговор, застала его врасплох.

— Отчего же, милая, почему я должен сердиться? — промямлил он беспомощно.

— Мне говорили о могилах. Да только уже после. А вы, наверное, считаете, что я виновата во всем. Дескать, велела вспахать.

— Милая, я знаю, что ты ни при чем. Сегодня узнал, — сказал он виновато и посмотрел на Сабиру так, точно молил о прощении.

— А где они были, могилы? — спросила Сабира.

— Оставим разговор. Теперь уж этого никто не знает. Были они, а ныне их нет уже, — ответил Бекен.

— Напугал вас Самат. Повлиял, как говорится, — усмехнулась Сабира.

— А как же не повлиять-то. Недаром говорят: «Если колотушка будет крепкой, кол из кошмы в землю войдет», — сказал Бекен благодушно и даже настроился поведать Сабире одну из семейных притч, было начал: «Еще в давние времена один из наших дедов…»

Но Сабира уже погрузилась в собственные мысли. На лбу ее собрались глубокие складки. Захватив горсть зерна, она задумчиво пересыпала его из ладони в ладонь.

— Этот хлеб пойдет на семена, — произнесла она, грустно улыбаясь чему-то. — На другой год они отправятся во тьму. Чтобы солнце увидела другая, новая, жизнь. Вот так-то, дедушка.

В сером выгоревшем небе висели крутолобые белые облака. Оттого что машина бежала резво, они казались неподвижными. А может, на месте стояла машина и, наоборот, стремительно летели облака? Кто знает…

ЗИМНИЙ ВЕЧЕР (пер. Г. Садовникова)

Еще осенью на высоком холме построили новый скотный двор. Отсюда новому сторожу Жолбаю видна вся центральная усадьба колхоза, расползшаяся по низине.

Теперь стояла зима. Жолбай, парень лет двадцати пяти, забрался по пояс в сено, что собрано возле ворот, и, уютно закутавшись в просторный тулуп, смотрел на свой аул. После обеда морозец усилился, стал колючим и так больно щипался, что круглое лицо Жолбая с большим плоским носом покраснело. Широкие ноздри Жолбая раздувались, ловя запах сухого сена. Порой морозный настой полыни становился чрезмерно крепким, и сторож, морща нос, с удовольствием чихал.

Он знал, что в такой морозный день темно-зеленое сено, сложенное на крыше скотного двора, невольно притягивает взоры людей, напоминая о минувшем жарком лете, о густых душистых травах, росших по лугам. И когда с востока тянет пронизывающей стужей, запах сена сползает с холма и плывет по аулу, опьяняя все живое. Скотина задирает морды, и, раздувая ноздри, долго смотрит туда, где сидит он, Жолбай.

День приближается к концу. Вот уже солнце становится красным, как догорающие угли, уходит за горизонт, обливая снежную даль густой багровой краской. Мороз еще жестче сжимает степь в своих ледяных лапах. Дым, вырывающийся из труб, в сумерках тяжелеет, долго стоит над крышами.