Запах пороха

Ударила батарея, еще залп. Белыми простынями махнули отсветы. Где-то впереди грохнуло, и в наступившей тишине цокнул винтовочный выстрел.

Возле меня упал Макуха. Из полы вывалил батарейки:

— Во!

Начинаем менять питание. Макуха достает складной нож, но раскрыть его не может. Я тоже не могу: пальцы не сгибаются. Меня берет отчаяние.

— Ну что?! — кричу со слезой.

Макуха молча зажимает батарею в омертвевших, как культи, запястьях и зубами счищает изоляцию. Потом зубами же хватает стальные клеммы. На них остаются лоскуты кожи с языка и с губ. Он сплевывает и снова прикладывается к металлу. Мы с Макухой движемся по дороге к городу и ведем разведку; что-что, а дорогу немцы могли засорить минами, хотя бы внаброс: метель дула всю ночь…

Ракета прорвала темноту, над землей зачернела щербатая линия крыш. На флангах торопливо стучал «максим», ударили одиночные выстрелы. Бой то притухает, то разгорается. В сознании лихорадочно, клочками вспыхивает странная, красочная мозаика. Все мое внимание приковано к миноискателю, и бой воспринимается как набор отдельных, разрозненных фрагментов.

…По полю шагает длинный, как коломенская верста, комполка Дмитриев. Выплывает из темноты Зырянов. «Ваулина убило!» — произносит он и растворяется в дыму. «Эх, Саша! Друг рыжий…» — огорчаюсь я.

Свистят пули. Вой в наушниках миноискателя изводит душу…

Мы с Макухой упрямо пробиваемся по заметенной дороге. Петляем по проезжей части, слушаем прибор, замерзшими, нечуткими руками шарим по снегу. Ищем мины.

Мороз сковал воздух. Горький запах пороха щекочет ноздри, я жадно дышу и прибавляю шаг. Голой рукой достаю пистолет. Пальцы липнут к железу. И опять — как во сне: фыркает лошадь, нас подпирает ротный обоз. Как он сюда выбился? Впереди — кухня, голос повара:

— Куда ж…

— Ни слова! Ни полслова! — требует Чувилин. Самого политрука не видно, он где-то дальше, с небольшим ротным резервом. Там же подвижной запас противотанковых и противопехотных мин, взрывчатки, саперного инструмента. «Зачем же сюда кухню?..» — мелькает у меня отрывочная мысль.

Вокруг все туго запеленато и стиснуто. Трудно дышать. Густая, одурманивающая смесь выстрелов и человеческих голосов, топота ног и санного скрипа, посвиста пуль и жуткого всхлипа снарядов вгоняет меня в транс. Я делаю все, как заводной.

Тошно пахнет дымом. Как самогоном. Встречь нам ковыляет раненый. «Взя-ли! Взя-ли!» — орет он.

Незаметно пришел долгожданный рассвет, бой кончился. На утреннем морозе скрипят сани, тянется через город стрелковый батальон, проходит полковая батарея, идут штабы, кухни, обозы. Идут на запад.

— Взяли!

— Взяли!!

— Побе-е-еда!!

Седьмое декабря 1941 года. Мы заняли первый город.

Вот и боевое крещение. Забыт тридцатикилометровый марш, бой снял усталость.

Мы идем дальше. Опять поле, снега, снега… Лютый мороз подстегивает, бодрит нас, и кто-то пробует голос:

По военной дороге
Шел в борьбе и тревоге…

Это Макуха. Его поддерживает Васильев, но нестерпимый холод парализует дыхание, глушит хриплые голоса, и песня стынет, замерзает. Только слышен скрип под ногами.

Но и безмолвие невыносимо.

— Всыпали Гитлеру! — не выдерживает кто-то.

— Непобеди-имый…

— Был…

На тусклом горизонте синеет сплюснутый лесок, над лесом светится полоска неба. Ветер подпирает в спину, помогает нам. Но идти с каждым шагом все труднее, ноги деревенеют, наливаются свинцом.

Дорогу перегородила здоровенная дальнобойная пушка. Ствол — в два обхвата.

— А… бросили!

Желто-коричневое, по-летнему камуфлированное чудище давно остыло. Мертво. На стволе, колесах, лафете — снег.

— Во — дура! — сказал Макуха.

— Нырнешь — вынырнешь.

— Угу… Тонн двадцать.

Такую не сдвинуть с места. Мы проходим обочь, удивленно крутим головами. Возле орудия разбросаны немецкие гранаты с длинными деревянными ручками, тоже невидаль. В стороне — обгорелый, с перебитой гусеницей бронетранспортер. На закопченном заднем борту просвечивает черный крест.

— Умылся…

Возле бронетранспортера россыпь стреляных гильз, пустая металлическая лента от пулемета. Уткнувшись головой в снег, лежит чужой солдат.

— По-одтяни-ись! — командует Оноприенко.

Саперы вяло волочат ноги. Говор смолкает, но все с любопытством осматривают вражескую технику: это наш полк отбил! Теперь она безвредна, пожалуйста, можно смотреть!

Среди подбитых и поспешно брошенных пушек, бронетранспортеров и автомобилей я увидел мотоцикл.

— Стой! Возьмем?

— Возьмем, — отвечают мне хором.

Новехонький, блестящий БМВ не заводится. Через минуту мотоцикл уже погружен на сани, это наш первый ротный трофей. Народ опять повеселел, шутит:

— Немецкая техника на русской кобыле! Называется — взяли машину.

— Товарищ ротный, пушку возьмем?

— Возьмем, — отвечаю.

И опять хохот, победа опьяняет. Я тоже смеюсь, мне весело и легко.

11

Роту обогнал взвод белых танков.

— В маскхалатах, — усмехнулся Макуха.

Машины тяжело урчат, от них веет теплом и приторно-сладким чадным дымом.