Запах псины

От мыслей о Болгарии меня отвлекла вывеска книжного супермаркета. Мелькнула мысль о том, как поймать Оксану. Я свернул к книжному.

В здоровенном книжном супермаркете нашлось всего три карманных словарика французского. Один из них – точно такой же, какой я видел на книжной полке в комнате Лёвы. Я купил словарик, покатил домой.

Дома я вооружился острым ножом, стальной линейкой, и куском фанеры. Полчаса колдовства – и я врезал в словарик камеру. Я поставил словарик на стол, отошёл на метр, присмотрелся, похвалил себя за золотые руки: разглядеть объектив на корешке книжицы я смог лишь потому, что знал где искать.

Я надел брюки с накладными карманами, обернул словарик фланелькой, сунул свёрток в карман, рассмотрел себя в зеркало. Накладной карман в глаза не бросался, словарик не выпирал.

Я поставил словарик на стол, нажал кнопку на врезанной камере, отошёл на три метра, помахал в объектив рукой. Затем я камеру из словарика вытащил, подключил к ноуту, запустил файл, что лежал в памяти камеры. На экране я махал зрителям рукой. Я стёр контрольную запись, вернул камеру в словарик, обернул словарик фланелькой. Зачем нужна фланелька? Чтобы объектив остался чистым. Иначе камера запишет не компромат, а пыль крупным планом.

После того, как закончил со словариком, я уселся в кресло, напряг память: не забыл ли чего. Через минуту вспомнил, что не решил проблемку оксаниного алиби.

Оксана утверждала, что в момент заказа эсэмэски сидела рядом с мамашей. Как на мой взгляд, то алиби хлипковато. Единственный возможный свидетель умер. С другой стороны, как Оксана умудрилась смотаться в неткафе, и мамаша при этом не пожаловалась Лёве, что дочурка оставила мать одну в доме? К тому же Оксана умотала сразу после сильнейшего приступа астмы, который вызвал Серый.

Я вспомнил, что Лёва, когда рассказывал предысторию эсэмэски, упомянул снотворное.

Я позвонил Кате. Спросил, где стояло снотворное, которое принимала мамаша, и насколько быстро препарат действовал. Катя сказала, что пузырёк стоял в столике, что возле мамашиной кровати. Снотворное доктор прописал мощное: мамаша засыпала через десять-пятнадцать минут. После приступа астмы мамаша засыпала ещё быстрее, минут за пять-семь, ведь приступ выматывал все мамашины силы, и мамаше помогала заснуть дикая усталость.

Я попросил Катю о нашем разговоре не говорить даже Лёве. Катя напомнила о своём праве говорить что и кому угодно. Я сказал, что если Катя хочет получить доказательства лёвиной невиновности, то… Договорить я не успел. Катя сказала, что будет молчать до победного.

После звонка Кате я счёл проблему оксаниного алиби решённой: Оксана дала мамаше снотворное, чего уж проще? Когда мамаша засыпала, Оксана сидела рядом. Проснулась – Оксана рядом. С какой стати жаловаться Лёве, мол, Оксана бросила мать в доме одну-одинёшеньку?

Если бы мамаша проснулась, когда Оксана моталась в неткафе, то могла подумать, что Оксана… да хотя бы в туалете. Мамаша дождалась бы Оксану да посетовала, что провела в одиночестве вечность. Тогда Оксана эсэмэску бы отменила, и дело с концом.

Даже если бы Оксана отменить эсэмэску не смогла, и эсэмэска таки пришла, Оксана сказала бы Лёве, что если кто-то так по-идиотски шутит, то это не значит, что надо немедленно звонить в милицию.

Я подумал, что Оксану, должно быть, тряхануло не по-детски, когда ей позвонил Серый, и сказал, что стоял под мамашиными воротами в тот момент, когда Оксана моталась в неткафе.

Мысли, что вертелись вокруг Оксаны и неткафе, ткнули меня носом в ещё одну очевидную штуку: неткафе Оксана выбрала с чётким намерением подставить Лёву. Колледж Лёвы через дорогу. Куда уж ближе? Кто сможет утверждать, что Лёва сидел на занятиях, и ни разу не вышел в туалет? Ну а раз выходить мог, то перейти дорогу да заказать эсэмэску – дело пяти минут. Любой следователь такую возможность Лёве приклеит, и не икнёт. Так что неткафе Оксана выбрала далеко не после того, как с закрытыми глазами ткнула пальцем в карту города.

Я позвонил Оксане. Спросил, когда мне заехать, чтобы застать и Оксану и Лёву. Оксана сказала, что если заеду в четыре, то будет в самый раз: и Лёва проснётся, и Оксана ещё не уйдёт по делам. Так что час у меня будет. Я сказал, что в четыре заеду на полчасика, попрощался, повесил трубку.

Без спешки я сварганил суп из молодого горошка, отобедал, да завалился спать. Сиеста, однако.

*

*

Мне открыла Оксана. Кивнула, улыбнулась, жестом пригласила во двор. Вслед за Оксаной я обошёл лёвин жигуль, прошёл к садовому столику в тени ореха.

Моё кресло пустовало, в лёвином развалился заспанный Лёва. Я сказал Лёве: “Привет!”. Лёва мне кивнул.

В этот момент у меня в животе заурчало.

Супу из молодого горошка я нахлебался не просто так. От того супчика у меня в животе война. Урчит так, что слышно за километр. Причём урчание начинается ровно через три часа после приема пищи, и продолжается час.

Оксана пригласила меня присесть. Я присел. При этом я напряг пресс так, что живот издал художественное урчание: с переливами да разноголосьем.