Запах счастья. Рассказы взрослого мальчика

Во втором классе Пете сказали записаться в школьную библиотеку. Петя этого понять не мог: ведь у них дома была огромная библиотека в несколько тысяч книг. Но пришлось записать-с я. И первой книжкой, которую Пете выдала библиотекарша, была тоненькая книжечка о Павлике Морозове, правда, в твёрдом переплёте. Петя прочитал её и даже плакал, когда Павлика убивал его дедушка. Впрочем, на этом знакомство Пети со школьной библиотекой закончилось, потому что папа написал классной руководительнице записку, что, дескать, у них дома много книг и Пете вполне этого хватит.

Потом мальчики из других классов рассказывали, как их учительницы велели им открывать первую страницу учебника и вырывать портрет Сталина… Но Петя такого не испытал.

В пятом классе, когда изучали историю древнего мира, Пете пришлось худо: надо было отвечать хронологию, а она, как нарочно, начиналась от Рождества Христова! Но сказать такое было нельзя. Учитель истории, Израиль Григорьевич Гордин, как-то обходил этот вопрос. Но Петя обойти не смог и сказал: «Первый год – это год рождения Иисуса Христа… которого… не было». И Пете стало страшно вдвойне: и потому что он сказал, что Христа не было, когда знал, что Он есть, и потому что он таки назвал Имя Иисуса Христа, что было запрещёно. Однако Израиль Григорьевич пропустил весь пассаж мимо ушей.

А через год, о, что случилось через год! Израиль Григорьевич вошёл в класс и сказал: «Зовите меня теперь ИЛЬЯ Григорьевич». «И зачем это? Какая разница? – думал Петя. – Вот у нас же ведёт географию Анна Павловна Ханина, она не меняет ничего…»

В шестом классе Петю со всеми перевели в соседнюю школу, а ту, где он учился, сделали школой для умственно отсталых детей. До революции в этом здании была женская гимназия, и некоторые соседи по коммуналке, где жил Петя, учились в этой гимназии. Во время революции в помещении гимназии выступал Ленин, о чём было написано на доске возле дверей школы. Да, переулок, в котором располагалась школа (бывшая гимназия), назывался Товарищеский, но до революции он был Дурной переулок, так как там жили воришки…

В конце Товарищеского переулка, который упирался в церковь Сергия Радонежского, жил Миша Сыромля, белокурый мальчик ангельской красоты (Петя каким-то образом понимал это уже тогда!). Он нравился Пете, и они даже сидели некоторое время за одной партой, и есть фотография их вдвоём у длинной чёрной доски с мелом в руках, якобы во время решения задачки. У Миши Сыромли была только мама, страшно похожая на него, и он болел за «Динамо», а не за «Спартак». Пете все эти «болезни» были безразличны, так как он не ощущал никакой разницы между «Спартаком» и «Динамо». Подумаешь…

«А в церкви Сергия крестили моего папу, он сам рассказывал, – иногда вспоминал Петя. – А вниз по Ульяновской я родился в родильном доме имени Клары Цеткин, так красиво! И мама рассказывала, что когда она меня рожала, то медсестра пела, и мама подумала: наверное, ребёнок будет музыкантом…»

9 декабря 2013 г.

По Большой Коммунистической

Дом культуры Метростроя.

Далеко.

Надо идти всю Большую Коммунистическую, потом мимо церкви Сергия (где крестили папу! и где живет Миша Сыромля), через мост с трамвайной линией, где направо Андрониковский монастырь, подновлённый, выбеленный, но пустой, и вдали – железнодорожный мост через Яузу с крутыми арками пролётов (арки вызывали у Пети сладострастное восхищение).

Шли сосредоточенной гурьбой, потому что предстояло играть роли: кому с горном, кому со знаменем, кому с барабаном, а кому просто петь «Интернационал».

Районный пионерский слёт.

Пете было непонятно, почему это мероприятие называется «слёт», может быть, лучше – сход? Но интеллигентные мысли быстро испарялись, когда Петя видел шедшую впереди Наташу.

В ДК шумно расселись и галдели, но дружно смолкли, когда раздалась барабанная дробь и фальшивый звук горна. Внесли знамя пионерской организации района. Все его встретили, стоя в пионерском приветствии, то есть поднявши правую руку, согнутую под углом. Это было здорово! И Петя аж привстал на цыпочки, и вовсе забыл о Наташе, которая сидела на один ряд впереди.

Потом запели «Интернационал», и Петя тоже пел, и ему даже захотелось плакать: предательски защипало в носу – настолько ему нравилась музыка, а больше – тот душевный подъём, ради которого человек может пойти на любое преступление. Таких умозаключений Петя не делал, но плакать хотелось.

Дальше были какие-то выступления, рапорты, их никто всерьёз не слушал… Петя упёрся взглядом в Наташину спину в коричневом школьном платье и праздничном белом фартуке сверху. Наташе было явно жарко, и она спустила фартук с плеч, и всё что-то говорила, говорила подруге слева, так быстро… А Петя, наклоняясь, пытался подслушать их разговор, но почувствовал лишь волну исходившего от Наташи молодого девичьего запаха. Эту волну, этот запах он запомнил на всю жизнь. И влюбился, глупо, с провалами в огненное малиновое смущение… но влюбился!