Запах серы

Легкое разочарование по этому поводу было сразу же щедро компенсировано тем восторгом, в который меня всякий раз приводит прелесть пейзажа; страстно захотелось обшарить игнимбритовые поля и грандиозный цирк, венчающий долину, Гидросамолет высадил нас по двое на озерко, такое крохотное, что сверху посадка казалась невозможной. Через 2 часа палатки стояли на травянистом берегу озера, а на костре жарился внушительный кусок мороженой оленины, купленной нами в Анкоридже. Аромат горящей еловой смолы примешивался к запаху дыма. Озерко отражало бледно-голубое небо светлых сумерек — дело шло к летнему солнцестоянию. По воде сновал туда-сюда бобер; вид у него был серьезный, спокойно-деловитый и сосредоточенный. Бобры — примерные труженики!

Вокруг рос редкий лес, он покрывал подножия холмов, волнами уходивших до самого горизонта. На высоте 100 метров деревья уступали место северным альпийским лугам с их разнообразными ягодами: черникой, брусникой, ежевикой, морошкой и прочими, не имеющими названий во французском языке. Еще выше шли голые скалы, снега и ледники. Но сразу за нашим лагерем леса не было, хотя мы и находились в низине, окружающей озеро Накнек. Точнее, в тундре торчали скелеты елей — все, что осталось от уничтоженного 50 лет назад леса. Град выбрасываемых снарядов даже здесь обрубил ветви и содрал кору с деревьев, а ведь отсюда до Катмая километров двадцать, да и ветер во время извержения дул в сторону вулкана, что подтверждает несравненно большая толщина пеплового слоя по ту сторону хребта (слой этот тянется на 250 километров и более). То, что лес был погублен даже с наветренной стороны, говорило о редкостной силе взрывов.

От самой долины мы находились в часе ходьбы через этот бывший лес, в котором росли пучки трав и ягоды — излюбленное блюдо медведей. При ярком солнце розово-золотистый покров долины особенно красив. Укак и его притоки Летхе и Найф-Крик прорезали игнимбриты узкими глубокими каньонами с вертикальными стенками, где встречаются характерные для этой породы длинные полиэдрические призмы. В своем верхнем течении ущелья эти уже дошли до основания, то есть до бывшего дна долины. А это позволяло нам заняться геологической расшифровкой всего слоя пепла, выброшенного в 1912 году.

Подобное занятие волнует так же, как расследование преступления (за вычетом сомнительных сторон последнего) или как археологические раскопки. Например, обуглившийся, но не упавший ствол дерева, замурованный в туфе, показывал, что лава и в 20 километрах от изрыгавших ее жерл сохраняла температуру в сотни градусов. Дерево было засыпано в очень короткий промежуток времени и из-за нехватки кислорода не сгорело, а медленно обуглилось под горячими лапиллями. Становилось также ясно, что взрыв (или взрывы), разбросавший пемзу, пепел и обломки пород игнимбритового покрова, не был направлен в сторону долины, как это утверждал наш друг, советский вулканолог Горшков. Он сравнивал извержение Катмая с колоссальным извержением Безымянного в 1956 году на Камчатке, за которым наблюдал с расстояния 50 километров. Там все деревья были сломаны, как спички, ударной волной, взрыв обезглавил вулканическую гору и заполнил долину смесью породы и пепла. Извержение Безымянного произошло, как и извержение на Аляске, в пустынной местности и было самым мощным из когда-либо непосредственно наблюдавшихся вулканологами. Георгий Горшков был не только очевидцем явления, он тщательно изучил его последствия и склонен был отождествлять его с классическим и хорошо известным извержением в Долине Десяти Тысяч Дымов. Но мы не нашли на Катмае ни малейшего подтверждения его гипотезы о «направленном взрыве», случившемся на Безымянном или на Мон-Пеле. Несмотря на некоторое сходство, мы отметили между ними немало различий. Взять хотя бы выброшенный материал: на Камчатке им был хаотический конгломерат кусков породы самых разных размеров, а здесь — игнимбрит. А это важное несходство.