Запах шахмат

Что ли коксу понюхать?

В данный момент эта идея кажется предельно неуместной, но я, тем не менее, нюхаю немного с помощью соломинки для коктейля, а потом еще.

– Ренуар? Привет, это Альбрехт. Ты не мог бы поскорее приехать ко мне домой?… Я не хочу объяснять по телефону… Одним словом, здесь нужна уборка… К сожалению, я не смогу тебя дождаться, но Вера будет дома… Мне нужно уходить. Я тебе потом расскажу. Увидимся вечером.

До вечера оставалось не так много времени. Разговор с Мухиной о злополучной сумке я решил перенести на ночь.

40. Клубная смерть

Миро не существовал больше, но от этого не перестал источать угрозу. Благодаря этому неугомонному покойнику жизнь Яблонской должна была прекратиться в ближайшее время. Я чувствую, что Шагал все-таки согласился на убийство звезды. Высокая мотивация?

Поднимаясь на ее этаж, я больше всего боялся обнаружить двусмысленную пустоту за дверью. Снова не знать, что с ней, как не знаю этого сейчас, не знать, жива ли. Нервничаю. Привязанности.

Дверь открыла Алиса. Яблонской дома не было.

Где она?

– Ты так и будешь стоять на пороге?

Я вхожу в квартиру и только теперь замечаю, что глаза у девочки заплаканы, а нижняя губа струится прикушенной полосой. Выглядит Алиса жалко.

– Сколько тебе лет? – спрашиваю я. Еще при первой встрече с девочкой мне хотелось это узнать.

Она не отвечает – мол, не твое дело.

– Где Яблонская?

– В клубе. Она выступает там сегодня.

– Чего ревешь?

Алиса думает: сказать – не сказать? Говорит.

– Я ей совсем не нужна.

– А она тебе?

– Не знаю. Теперь не знаю, – она снова готова была заплакать.

Я присел на диван – «на дорожку», перед поездкой в клуб Яблонской, где певица сегодня выступает. У Шагала наверняка есть билет на этот концерт.

– Почему ты думаешь, что ты ей не нужна? – я не собирался лезть Алисе в душу, просто искренне хотелось ее поддержать.

– Я не думаю, а знаю, – резко ответила девочка. – У нее есть другая. Ее она любит по-настоящему. А я для нее всего лишь домашний зверек, с которым можно играть, пока не надоест.

– Яблонской угрожают большие неприятности, – невпопад сказал я.

– Не поверишь, – ответила Алиса. – Мне все равно.

Я пожал плечами и поднялся с дивана – пора двигаться дальше.

– Почему ты ее ждешь тогда, если тебе все равно? – спросил я на прощание.

– А я не жду, – ответила Алиса и чмокнула меня в щеку – то ли был поцелуй, то ли не было. – Я здесь живу. А Яблонская живет теперь в другом месте.

«В другом» означало – «с другой». Мне очень жаль, Алиса, что все именно так. Я и сам ревную это странное существо, Татьяну Яблонскую, которую почти не знаю, к другим существам, которых совсем не знаю. Все вокруг очень странное и недружелюбное, мне тоже так кажется в эту минуту.

– В клуб к Яблонской, – сказал я Гогену сквозь телефонный звонок, заполнивший салон автомобиля.

На проводе был Ренуар.

Ренуар: Мы прибрали у тебя в квартире, вынесли все лишнее. Можешь не волноваться.

Дюрер: Как Вера?

Ренуар: В порядке. Сидит рядом. Передать ей что-нибудь?

Дюрер: Да, передай ей что-нибудь.

Ренуар (мимо телефонной трубки): Альбрехт передает тебе привет и обнимает. Он очень рад, что с тобой все хорошо. (Дюреру): У меня вопрос по поводу того, что лежало на столе в кухне. Это твое или оно принадлежало Миро?

Дюрер: Теперь можно считать, что это – мое.

Ренуар: Извини, что я вмешиваюсь не в свое дело, но зачем тебе столько этого?

Дюрер: Я разберусь с этим, Огюст. Ты прочитал белые буквы на столе?

Ренуар: Да. Очень интересная надпись. Где ты?

Дюрер: Встречаюсь с Яблонской в ее клубе через десять минут.

Ренуар: С Яблонской?

Дюрер: А что тебя удивляет?

Ренуар: Я думал, она уже… Ладно. Созвонимся позже.

Он дал отбой как-то слишком торопливо. Я попросил Гогена вести машину быстрее. У клуба мы оказались не через десять минут, а через шесть.

Первый знакомый, которого я встретил в холле – Марк Шагал. Он уже собирался уходить. «Я случайно услышал, что концерта не будет», – сказал он. Значит, я опоздал.

41. Борьба с пустотой

Если бы только шахматы! Теперь другой незримый символ маячил внутри и снаружи моего истощенного мозга. Символ, символизирующий сам себя, древний и банальный, как сама жизнь. Я о смерти. Этого явления стало слишком много вокруг меня – мои новые знакомые один за другим выбывают из ротации, и ничего с этим поделать я не могу, лишь стою и слушаю, как рвется паутина невидимых связей, стою и слушаю, словно юный природовед, которого кульминация бабьего лета застала в тихом неподвижном лесу.

Мне жаль. Вот что я могу сказать.

Жаль Дали и Пикассо, Миро и Яблонскую. Жаль Родена, который, судя по всему, тоже скоро перейдет из разряда близких знакомых в разряд незнакомых понятий. Даже Шагал, убивший только что мою несбывшуюся любовницу, вызывает у меня жалость – ведь очень скоро и его не станет, как не станет Ван Гога, Ренуара и, наверно, Дюрера. Я успел забыть свое настоящее имя, и оно звучало в моих мыслях словно чужое.

– Эй, Шагал, подожди! – я догнал его на улице.

– Чего тебе? – видно Шагал не настроен был сейчас общаться. Понимаю.

– Яблонская… – я немного запыхался. – Она…