Запах снега

Лит вздохнул и сел. Работа есть работа, кончилась жизнь, в которой сам себе хозяин.

К ручью Лит сходил раз десять. Лагерь ожил. От котлов над кострами несло чем-то сладким и вкусным. Лошадей уже запрягали. Из господского фургона на промерзшую землю спрыгнул лорд Остед, поправил пояс, перетягивающий расшитый нарядный дублет:

— Ешьте поживее. Выступаем сразу. Эй, лесовик, воды в рукомойник принеси.

Лит в очередной раз рысцой отправился к ручью. Этак до дна вычерпаешь. Ручей и так мелкий, а теперь еще и ледок пробивать приходится.

Черпал потихоньку, стараясь листвы и прочего мусора не начерпать. Для господского мытья вода. Раскричатся, если что не так. Вот оно как обернулось — прислуживаешь бегом, весь при деле. И днем, и ночью. Даже поразмыслить некогда. Странно. Нет, Фредке — женщина добрая и приятная, как ни посмотри. Но в голове у нее, как в гнезде разоренном — не поймешь, где правда, а что ветром случайно нанесло. То, что про леди Мариэллу рассказывает — сказки несусветные. Хотя фургоны, вот они, за взгорком стоят. Очень хочется на благородную леди еще раз взглянуть. Если Фредке хоть десятую часть правды сказала, то… Нет, благородная леди потому и благородная, что двусмысленностей не допускает. А тут не двусмысленности, а трехсмысленности и даже четырехсмысленности, вразуми нас боги…

Лит подхватил ведра, полез наверх. Тропинка стала скользкой, сапоги разъезжались…

Наверху закричали, тут же раздался устрашающий рев десяток глоток. Из-за склона Лит ничего не видел. Поскользнулся, с трудом удержался на ногах. Поставив ведра и, уцепившись за траву, вылез.

В лагере во всю резались. Десятка два чужих схватились с охраной и возчиками, от опушки на помощь нападавшим бежали еще фигуры. Свистели стрелы, мелькали копья и тесаки, визжали женщины. Лорд Остед, видимо раненый в первое же мгновение, успел обломить древко стрелы, засевшей в плече, и командовал, взмахивая длинным мечом. Сунувшийся с разбегу разбойник, свалился с рассеченным лицом. Ловко, — вот оно, благородное уменье.

Лит отпустил траву и благополучно съехал к ручью. Они ловкие, а мы еще ловчее. Только мы не благородные, посему под копья соваться, ни за пару «корон», ни даже за десяток, желания не имеем.

Лит перемахнул через ручей. Порядком замочил левую ногу, но сейчас было не до мелочей. Поработал, как говорится. Сумку жалко, орехи в ней остались и книга колдовская. Нет, деру давать нужно. Пусть орехи победители грызут. Разбойники — народ мерзкий, да и странные путники по трезвому размышлению не слишком-то Литу понравились.

Углежог мигом достиг деревьев. За взгорком орали от боли и ярости. Истошно завизжала, потом зашлась криком женщина. Лит чуть с размаху в ствол сосны не врезался. А Фредке? Она же нормальная, добрая. Пусть чуть сумасшедшая. Бросать нехорошо. Мало ли как разбойники с ней сгоряча обойдутся?

Лит завертелся на месте, держась за топор на поясе. Ох, демоны их возьми! Ну не лезть же в битву?! Углежогу надлежит своим делом заниматься. Небось, не воин и не охранник. За свою жизнь постоять — это одно, благородные деяния изображать — роскошь не по чину. Ничего разбойнички Фредке не сделают. Она там не одна симпатичная. Переживут, небось, не девицы.

Обратно за ручей Лит перескочил еще быстрее. Ох, и глупость делал. Но Герой в Книге еще в детские годы сражения за честь прекрасных дам изображал. Значит и углежогу-вонючке позволительно бескорыстно башку под меч сунуть.

Шум в лагере вроде бы потише стал. Отбились? Или наоборот? Лит выполз ближе к терновым кустам. Благородная глупость — это само собой, а держать себя в руках нужно. Полумордый никогда бы сгоряча на копья не бросился.

Битва в лагере действительно близилась к концу. Разбойники брали верх. Только до грабежа и пленных дело еще не дошло.

Лит машинально сунул в рот пару ягод терна (синий, морщинистый, — уже сладкий). Жевал и пытался сообразить, что там произошло. Дрались у самых фургонов, — шестеро разбойников окружили двоих из обоза, тыкали короткими копьями. Уцелевший охранник ловко отмахивался тесаком. Его товарищ отбивался охотничьим копьем. Больше, собственно в лагере никого не было. Только тела.

Они, что, побили всех? Смысл-то бить какой?

Лит, не веря, смотрел на валяющиеся у костров фигуры. Котел опрокинулся, почти залил огонь, — сильно воняло подгоревшим. Еще мясом жаренным пахло, — кто-то лежал ногами в костре, дымились штаны и меховая безрукавка.

Порезали всех. Может, это не разбойники, а дарки?

Лит сунул за щеку еще ягоду, вынул из петли топор и поднялся. Обогнул кусты, шагая быстро, но без спешки. Уже на ходу разглядел еще двоих бандитов. Один возился возле верховых лошадей, другой хромал у крайнего костра, злобно колол копьем в спину пытающегося отползти к лесу человека.

Ну, начнем, с помощью богов.

Разбойник обернулся к целеустремленно шагающему парню:

— Вот упырь — кишки уж растерял, а меня ножом изловчился…

Лит, глядя в давно небритую рожу бандита, кивнул:

— Ты бы ногу замотал. Истечешь.

Копейщик машинально глянул на свою ногу, на серой штанине расплывалось пятно крови, потом изумился:

— Эй, а ты кто?