Запах цветущего кедра

— Тогда молчи! — Гохман спрыгнул с мотоцикла. — Сдаваться иду. Если долго не будет, выручайте. Придумайте что-нибудь: мол, срочно вызывают, губернатор летит. Только про Неволину — ни слова! Может, хоть побриться успею!

— Не брейся — вслед посоветовал Бурнашов. — Со щетиной ты брутальный самчина. Надо сохранять имидж.

— Чего?

— Ну, образ! Сейчас женщинам нравятся неопрятные, небритые.

Гохман убежал, а Колюжный на месте усидеть не мог — метался вдоль улицы.

— Да где он, мать его!

— Отношения выясняет, — отозвался Бурнашов. — Хлопотное это дело... Александра напилась? Говори честно!

— Чуть-чуть, — признался Вячеслав.

— Если подстриглась, царапаться бросилась и поджигать — не чуть-чуть...

— Ну, подстриглась она из-за репьёв.

— Не оправдывай... Удержать не мог? Впрочем, трудно удержать, если вразнос пошла.

— Бутылку отобрал.

— Ей вообще нельзя к спиртному притрагиваться. Дурная становится. Знаешь, что она вытворяла?

Однако рассказывать не стал, может, потому, что тишина в доме Гохмана действовала успокоительно, только свиньи во дворе хрюкали. И вообще, после сумасшедшей, тревожной ночи посёлок угомонился и отсыпался. Колюжный тоже слегка усмирился, по крайней мере перестал метаться.

— Сейчас историю услышал, — поделился он переполняющими чувствами, — про женщину-террористку.

— Ты про кого? — чуть оживился Бурнашов.

— Про Евдокию Сысоеву.

— Опять про Евдокию.

— Представляешь, Сорокины её дважды продавали, и она оба раза возвращалась!

— То есть как — продавали?

— Как продают пленниц, рабынь. В заложницах у них была! Ещё в Канаде!

Стрёкот геликоптера показался громким и враз испортил момент откровения.

— Это он куда? — сам себя спросил Кирилл Петрович.

Игрушечный вертолёт взмыл над Усть-Карагачом, развернулся, приподнял хвост и понёсся куда-то на восток.

— Вы с пилотом договаривались? — Колюжный таращился в небо.

— Как же! Бензовоз пригнал! Маршрут проложили, то есть курс согласовали... Где этот немец?!

Он бросился к калитке, но Гохман уже летел навстречу: с вилами, в прежней фуфайке и с автоматом — переодеться и побриться не успел.

— Куда вертолёт полетел?

— У тебя хотел спросить!

— Давай быстро на аэродром!

Мотоцикл опять завели с толкача, на ходу оседлали и выползли на центральную улицу.

— Хозяйство запущено, — посожалел участковый. — Огород пахать надо... Единственная отрада — имидж сохранил и Ларису Неволину увижу.

— Её лучше на экране смотреть, — отозвался Бурнашов. — Газу-то прибавь. Чего мы тащимся — пешком быстрее...

— Ты — человек опытный, учёный, — не унимался тот. — Скажи: можно влюбиться в женщину, которую только в телевизоре видел?

— Легко. В наш век техники — так особенно.

— Нет, я серьёзно спрашиваю! Раньше мы на танцах знакомились, в клубе... Даже на улице. Пройдёт мимо — душа так и затрепещет. Смотришь вслед, запах чуешь. А тут — стекло перед тобой и картинка...

— Любовь — давно уже штука виртуальная, — бесстрастно заключил Кирилл Петрович. — И любим мы не женщину — своё воображение, фантазию. Потому и не узнаём, когда встречаем во плоти. Увидишь эту Неволину, а она не такая — вот тебе и разочарование. Это и тебя касается, Славка.

— А правда, что ей сельские мужики нравятся? В одном сериале она врачиху играет. Будто приехала из города и влюбилась в участкового.

— Это в сериале, наивная ты душа!

— Я по глазам увидел — бабью любовь и на экране не спрячешь... Вот соблазню артистку и увезу в фатерланд!

Бурнашов только саркастически ухмыльнулся и промолчал.

Новый приятель Бурнашова, весёлый ясашный дежурный на аэродроме, таскал какие-то брезентовые мешки на бетонную площадку, опасливо поглядывая в пустое небо. Гохман подрулил к нему, но тормоза не работали — пролетел мимо.

— Угнали! — крикнул тот, отпыхиваясь. — Вашу вертушку!.. Три бабы!

— Какие бабы? — Кирилл Петрович спрыгнул на ходу с мотоцикла.

— Одна — твоя, только теперь стриженая! Вторая — сорокинская, Дуська! Которая вся в коже! Ну в общем, стерва!

— Давай всё по порядку, — велел участковый, наконец-то остановившись. — Они что — захватили вертолёт?

Дежурный подтянул неподъёмный мешок на площадку, отдышался и вытаращил узкие, вечно прищуренные глаза — они оказались большими.

— Выходит — захватили! Сначала возле меня кружились, стрекотали. Мы, ясашные, народ гостеприимный — я их чаем стал поить! Даже медовухи выставил! Ну чтоб задержать до вашего приезда. Сам просил: появится жена — задержать! Эта сорокинская — она же без мыла в задницу! Медовухи не пьёт, брезгует. Козьего молочка попросила. Третья у них больная, мол, полезно женщине. Я доить пошёл!.. Ну и подоил!.. Старый дурак, уши развесил!

Он выругался.

— Дальше что? — допрашивал Гохман.

— Приношу молока, а их нету! Карабина-то я сразу не хватился. Он за головкой кровати стоял... Пошёл смотреть, куда ушли, а вертушка уже винты раскручивает! Я к ней! Гляжу: все трое в кабине! Его стриженая баба мой карабин — в затылок пилоту! Фонарь-то стеклянный — всё видать.

— Чья баба?