Запах цветущего кедра

Бурнашов ещё некоторое время посидел в гордом одиночестве, после чего вернулся к мужикам за стол, снял автомат и стал вертеть его в руках.

— Повесь оружие, — предупредил участковый. — Заряжено.

— Может, и впрямь застрелиться? — обречённо спросил он. — А что? Единственный раз удовлетворю женщину мужским поступком. Возможно, и Сашенька обрадуется.

— Ещё чего... — Гохман отнял автомат. — Нечего поважать! Теперь ясно, почему с артисткой никто не спит.

— Будем жить, мужики! — провозгласил счастливый ясашный человек. — Вы только посмотрите: весна, птицы

поют... У меня с прошлого года медовуха осталась. На всякий случай берёг. Напиток дамский, но всё-таки...

— Так чего молока принёс? — взвились пострадавшие правоохранители. — Тащи! И закуси! Жрать охота!

Медовуха хоть и была мутной, некрепкой, но после первого стакана все взбодрились, а Гохман опомнился и толкнул Бурнашова.

— Зови своего Колюжного, учёный! Чего он в траве сидит? Арестов сегодня не будет.

— Колюжный не сидит, — с завистью сказал тот. — Он летит!

— Колюжный? — насторожился Кошкин.

— Ты не напрягайся! — обрезал участковый. — Ты уже адвокат.

— А он здесь?!

— Был здесь и улетел, — с удовольствием признался Бурнашов.

— На чём улетел? На метле верхом?

— Нет, со спасателями.

Прокурорский сначала оцепенел, затем потряс головой, пытаясь сообразить.

— И его Неволина... взяла на борт? Но когда он заскочил?

— Да не взяла, — успокоил счастливый ясашный. — Прицепился к шасси и, как репей, полетел рассеивать семя...

— Напугал, — Кошкин облегчённо вздохнул. — Подумал — у меня провалы, затмение... А почему я не заметил?

— Вы цапались, как два мартовских кота! — ухмыльнулся Бурнашов.

— Ладно, учёный, сам-то на коленях стоял, — обиделся прокурорский. — У тебя чего, и в самом деле гарем? Шесть жён?

— Ну, не в один раз, сам понимаешь. На протяжении всей жизни алименты платил... Всё искал...

Медовухи хватило ещё по стакану.

— Неужто из шести ни одна не запала в душу? — доверительно спросил Гохман.

— Да они все западали, — Бурнашова пробивало на слёзы. — Но, понимаешь, я паять люблю, конструировать, придумывать... А они любят не изобретателей, а изобретательных мужчин.

— Паяльщиков они не любят! — дружно согласились мужики и заскучали.

У ясашного человека оказался запасной парашют — припрятанная пол-литра, но она лишь раззадорила аппетит.

— Ты как-то обещал уху из нельмы и козлёнка на вертеле, — напомнил Кирилл Петрович. — Побывать на Карагаче и не попробовать... А я сгоняю в магазин. Нам всё равно женщин ждать! Куда мы без них?

— Козлёнка зарежу! — подхватился дежурный. — И мне как сыну ясашного народа стыдно — с нельмой не получится. Она и так под запретом, а сейчас ещё икромёт. Вот если бы здесь прокуратуры не было...

Кошкин молча написал что-то на бумажке и протянул учёному.

— Зайдёшь по этому адресу, скажешь: от меня — дадут рыбы... Только тихо.

— Коррупционер, — мирно проворчал Гохман. — УСБ на тебя не было...

— Теперь и не будет! — весело отозвался тот. — Адвокат — это профессия, почти как у ясашных жизнь, — весёлая и независимая!

                                                              *****

Если бы не студёный воздух, летать на опорах шасси было бы вполне комфортно. На малой скорости ещё ноги болтались, приходилось всё время вытягиваться, чтобы не парусить, но когда вертолёт разогнался, тело само выстелилось по ветру. Встречный поток, конечно, трепал, стискивал дыхание, и глаза слезились, но лишь в первые полчаса. Зато вид открывался потрясающий — не то что смотреть из иллюминатора. Есть ощущение полёта и такое же просторное, всеобъемлющее чувство бесконечного восторга! Нечто подобное Колюжный испытывал только в раннем детстве, когда огромный и мощный отец брал его на руки и подкидывал вверх. Когда на короткий миг он оказывался в воздухе один, без его рук! Но потом летел в эти руки, совершенно уверенный, что они подхватят.

В этом полёте Вячеслав испытывал то же самое и ещё нечто взрослое, физиологическое, плотское, и хотелось просто кричать.

И он не сдерживал эмоций, кричал:

— А-а-а!..

Никогда не виданный Карагач внизу напоминал искристого чешуйчатого дракона, тело которого прорезало всё видимое пространство. У него даже многочисленные трёхпалые лапы были в виде частых притоков и старых русел, одновременно сочленённых с разных берегов. И поскольку летели вверх по течению, от головы к хвосту, то казалось, что этот змей живой — дышит, шевелится, с треском продираясь сквозь чернолесную тайгу. А выше начинает и вовсе извиваться по бронзовым сосновым борам, закручиваться в кольца, охватывая цветущие, осыпанные золотом кедровники. Ничего подобного он не видел! Хотя родился на Вилюе, прошёл сплавом на байдарках и катамаранах десятки горных рек, зимой на снегоходах ходил из Оби в Енисей по зарастающему Екатерининскому каналу. Это не считая того, что прыгал с парашютом и нырял с аквалангом на дно морей и озёр.

Только ради этого полёта можно было вытерпеть все злоключения, чтоб вот так позреть на живую реку Карагач!

Не зря Рассохина тянуло сюда всю жизнь...