Запах цветущего кедра

И словно волшебница, второго из лохани извлекла!

— Принимай!

Женя уж никак не думала, что и третий будет. Но он был!

Три минуты прошло — тройня едва в руках помещалась! Успела рассмотреть — все мальчики, и хоть бы один пикнул. Лежат ещё скорченные, сморщенные, со сжатыми кулачками, ножками двигают и все как один смотрят синими Прошкиными глазами.

Повитуха велела Жене лечь, а сама переложила новорождённых на стол, приготовила воду в другой лохани и принялась их купать, ротики, ушки очищать да пеленать.

— Ты сразу нареки сыновей, — посоветовала она между делом. — А я пелёнки помечу, чтоб не путать. Они покуда все на одно лицо. Что старики-то сказали?

Женя только сейчас и вспомнила, что Прокоша о тройне сказал, но какими именами назвать — нет.

— Ничего старики не сказали, — призналась она.

— Значит, доверие тебе оказано. Сама нарекай.

— Имена у огнепальных чудные, не знаю, какие и дать. Я уже думала...

— Давай, которые самой по душе.

— А что Прокоша скажет? Вдруг не понравится?

— Какие дашь, такие и примет. Его дело — дочерей нарекать.

А Женя приподнялась, глянула на младенцев — лежат рядком и все спят.

— Они что же, близнецы?

— Тройняшки они, — со знанием дела определила повитуха. — Разные, и характер будет у каждого свой.

У неё в голове вертелось первое имя — Прокоша, то есть, Прокопий, но второе — Стас. А третьего ещё не было вообще.

— А подумать можно? — спросила Женя.

— Можно, конечно, — просто согласилась Галя. — Это я к тому, чтобы ты не напутала, когда к груди прикладывать станешь.

— Разберусь как-нибудь, — легкомысленно отозвалась она. — Дело нехитрое...

Повитуха вдруг опечалилась.

— Хитрое это дело, ласточка. Можно отнести и к предрассудкам, да не всё так легко. Почему старики и имён не назвали.

— Почему?

— Судьбы третьего не позрели. На тебя возложили.

— Не понимаю, — искренне призналась Женя.

— Что тут не понимать? — вздохнула Галя. — У огнепальных правило строгое: если дитя в первый раз к одному соску приложила, к нему всегда и прикладывай. Попутаешь — и судьбу им попутаешь. Груди у тебя две, а младенцев — трое, Третьему всегда одёнки достанутся от двух первых. Изрочишь с младенчества. Или много от двух перепадёт — всегда пресыщен будет, или вовсе ничего — всю жизнь ему голодать. Вырастет парень изгоем. Вот и задали тебе старики задачу. Вся надежда на материнское сердце. А мужики твои долго молчать не станут. Сейчас поспят, запоют и узнаешь, какие говорливые молчуны бывают. Молоко-то уже прибывает... I

Женя к тому времени уже привыкла во всём на Прокошу полагаться, как на судьбу. Она даже не заметила, когда и утвердилась столь необычная для её своенравного характера привычка, в какой момент согласилась ему повиноваться. Но заметила облегчение, беззаботность: как он сделает, поступит, так тому и быть, поскольку всё наперёд знает.

— Скоро ли Прокоша придёт? — спросила безнадёжно.

— Ты давай сама думай, — как-то безжалостно поторопила повитуха. — Тут на Прокошу не надейся.

Запелёнутые младенцы лежали рядком, посапывали, и всё ещё были словно чужие: слишком уж легко родились, без боли и страданий, словно и впрямь аист принёс или в капусте нашла. Галя мысли её услышала.

— К груди приложишь — и к сердцу приложишь. Так присвоишь — не оторвать будет.

Между тем грудь уже распирало, и это полузабытое чувство подстёгивало ещё пуще.

— Может, сдоить молозиво? — спросила она, хотя уже знала, что у огнепальных это не принято.

— Ещё чего! Пускай высасывают. Нельзя ребят силы лишать.

Тут один, крайний, вроде просыпаться стал, зашевелился, зачмокал, головкой завертел в поисках соска.

— Не давай им кричать, — предупредила Галя. — Пусть молчунами растут.

Женю и осенило.

— Подай-ка мне его! — попросила и распустила шнуровку на рубахе.

— А что? — согласилась повитуха. — И верно — пускай сами выбирают. Мужики как-никак...

И подала просыпающегося младенца. Едва Женя приложила его к правой груди, как первенец захватил сосок, втянул его с коричневым ореолом и заработал язычком, дёснами — будто и прежде сосал. Ей даже больно сделалось в первый миг, но Галя упредила.

— Терпи — крепкий будет парень.

Женя ещё не знала, что такое тройня, что младенцы не только в утробе, но и в жизни повязаны, чуют друг друга, будто в одной плоти. Вторым зашевелился опять же крайний, третий по счёту, как их доставала из лохани повитуха. И даже голосок подал!

— Вот сами и разобрались, — удовлетворённо, однако же невесело заключила Галя, подавая новорождённого.

Она ещё не освоилась, не привыкла кормить сразу двух, чувствовала неловкость своих рук, и младенец никак не мог поймать сосок. Женя пристраивала свёрток и так и эдак, несколько раз даже мазнула соском по лицу. Однако беспомощная головка свалилась под грудь. И вдруг там губки ребёнку захватили родинку, да с такой жадностью и неожиданной щекоткой, что Жене смешно стало.

— Эх, бестолковый!

Но повитуха насторожилась.

— Это к чему он присосался?

— Да родинку схватил!

— Отнимай.

Женя попыталась отнять — не отпускает, сосёт и дёснами щекотит!

— Не отдаёт!

— Настырный будет, — предсказала судьбу Галя. — Да только пустышку сосёт. Сама-то что чуешь?